Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 88
* * *
Морозным октябрем 1917 года к ювелирному салону на Беднарской улице в центре Варшавы подъехал двухместный экипаж. Из экипажа вышел элегантный мужчина в черном, с объемным свертком в руках. Вслед за ним появилась изящная пани с черной вуалью на лице. Пара быстро поднялась по ступенькам и скрылась за дверьми ювелирного салона. Вечерними посетителями ювелирного салона были Лукаш Потоцкий с женой Ядвигой, прекрасной блондинкой лет тридцати, с задумчивыми голубыми глазами. Небольшой прямой носик украшал улыбающееся милое лицо, которое источало только положительные эмоции. Черная бархатная приталенная шубка на кроличьем меху с песцовой накидкой подчеркивала стройную фигуру. Неповторимая женщина. Лукаш был сер и невзрачен, на его застывшем лице, имевшем плутоватое выражение, беспрестанно бегали живые маленькие глазки, а поднятые к вискам короткие брови словно предупреждали о властолюбии их владельца.
Потоцкий подошел к прилавку и, не спуская взгляд с Марка, ювелира, развернул свою поклажу. Под многочисленными веревками и лоскутами синего бархата оказались изящные каминные часы «Луи Бреге» из серого мрамора с голубыми прожилками. На вынесенном на циферблат анкере находились два каратных рубина. Переднюю стенку часов под циферблатом украшал четырехкаратный темно-вишневый рубин в золотой оправе. Лукаш приступил к длительному и нудному рассказу о судьбе старых часов и об уникальных рубинах из далекой Бирмы. Марк остановил красноречивого посетителя и предложил испить китайский чай со всевозможными заморскими сладостями. Пока помощники ювелира колдовали с заваркой чая, Ядвига повернулась лицом к старинному, много видевшему на своем веку трельяжу, достала из сумочки пудреницу и занялась своим макияжем.
Ювелир словно прилип к часам. Похоже, на все разговоры визитеров он не обращал никакого внимания, вооружившись толстой лупой и неотрывно изучая рубины.
— Часы придется оставить на два дня, — безапелляционно произнес Марк и продолжил, — вещь дорогая, требует экспертной оценки. Без заключения часовщиков и геммолога я не смогу продать ваши часики с уникальным камнем.
Потоцкий театрально изобразил на лице гримасу неудовольствия. Он молча достал из переднего кармана сюртука свою личную карточку и заводной ключ от часов и передал их ювелиру. После чего супруги раскланялись и вышли из магазина. Лукаш пришел в себя только на улице, он был утомлен и зол. Беспокойство его росло. Неудавшийся коробейник нервно зевнул, размял запястья рук и быстро пошел вперед, убедившись, что экипаж ожидает на том же месте.
— Милая, мы рискуем, нам лучше уехать и уехать сейчас же. Есть ночные поезда в Брест-Литовск и Москву. Мне этот Марк совсем не понравился…
— Лукашенька, нам надо подумать о сне, а не о бегстве. Ты мнителен, родной. Все нормально. В Бресте и уж тем более в Москве без денег делать нечего. Поедем домой, любимый. Тебя мучают угрызения совести еще до получения денег. Ты так удручен, будто ты не часы с камнем привез ювелиру, а пару изуродованных трупов. Успокойся, если эксперты и пронюхают истину, то нам вернут часы с извинениями. Вот и все.
Экипаж растворился в темноте варшавских улиц.
На другой день в семь часов утра сон супругов прервали агрессивные удары в дверь. Потоцкий проснулся и, не надевая халата, медленно в полной прострации поплелся ко входу. Ядвига обогнала мужа, добежала до двери и, не произнеся ни слова, открыла ее.
В квартиру медленно, словно нехотя, вошли тучный полицмейстер, участковый пристав и два унтер офицера корпуса жандармов. Начался обыск. Лицо Ядвиги Владиславовны стало бледное как мел, она судорожно передвигалась из комнаты в комнату, помогая жандармам укладывать коробки с изъятыми вещами. В конце следственного действия Потоцких усадили в кресла с рекомендацией с них не вставать без острой необходимости.
Далее последовали малоприятные допросы в участке и очная ставка с ювелиром. Супругов обвиняли в умышленном мошенничестве с драгоценными камнями. В частности, за попытку выдать поделочный камень шпинель за драгоценные и дорогостоящие рубины из Бирмы.
Лукаш и Ядвига приготовились к аресту. Но супругам повезло. Участковому приставу, проводящему дознание, совершенно не хотелось связываться в это революционное время с арестантами. Кормить их было нечем, а платить из своего кармана он не собирался. Да и не до мошенников было в октябре 1917 года. С Потоцких получили отпечатки пальцев, избрали им меру пресечения — подписку о невыезде из Варшавы — и отпустили на все четыре стороны.
Обезумевшие от неожиданной удачи, супруги рванули на вокзал и в этот же день уехали в Москву. В Москве Лукаш без особого труда устроился на работу в подотдел грузовых перевозок Московской железной дороги. Супругам выделили комнату в семейном общежитии недалеко от Белорусского вокзала. Потоцкая с подачи мужа скупала у проводников западных направлений польскую помаду и пудру. Ядвига оказалась шустрой торгашкой. Женский туалет на углу Кузнецкого моста и Неглинной превратился в бойкую торговую точку.
* * *
После февральской революции Москва бурлила. Война с ее заботами неумолимо захватывала город, а многочисленные немецкие и еврейские погромы спокойствия жителям не добавляли. Даже внешний вид москвичей к октябрю 1917 года резко изменился. У мужчин появился неотъемлемый френч «а-ля Керенский», бриджи «а-ля Фош» и фуражки с гербами. Дамы расхаживали в модных черных платьях сестер милосердия с фантастически богатыми аксессуарами и украшениями. Пальцы «сестер» сверкали многочисленными кольцами с бриллиантами, а запястья — золотыми браслетами с разноцветными камнями. На груди красовались рубиновые кресты на платиновых цепочках. Среди публики, бездельно фланирующей по Кузнецком мосту и Петровке, встречались нищие студенты и гимназисты старших классов.
Время было тревожное. Ни одна подвода с продовольствием не могла безопасно проехать по Москве, грабежи и разбои стали обычным делом. Огромные очереди у магазинов шумели, а успокаивать их было некому. На заводах и фабриках бузили рабочие, требующие свободу, зарплату и пропитание. Забастовки с революционными манифестами добивали и без того худое московское хозяйство. Бесперебойно работали только театры: Художественный, Большой, Незлобенский (Центральный детский), Частная опера Мамонтова, которые ежедневно давали спектакли с аншлагами. В Театре Зимина (Театре оперетты) как ни в чем не бывало выступал кумир москвичей — Федор Иванович Шаляпин, а в Благородном собрании (Доме Союзов) шли турниры по французской борьбе.
С продовольствием в революционной Москве становилось все хуже и хуже. Гарантированная норма хлеба по рабочим карточкам составляла 150 граммов в день на человека, служащим полагалось 100 граммов. По сахарным талонам получали повидло и карамель, да и то крайне редко. Вместо мяса выдавали солонину, ту самую, из-за которой матросы на броненосце «Потемкин» начали заваруху. Хозяйки мечтали о подсолнечном масле. Наступили страшные, голодные годы.
* * *
Мир Алексея Викуловича был пестр и многогранен. Светские развлечения он предпочитал шумному кутежу. Заядлый балетоман, поклонник театра и живописи, меценат. Ну а страсть, которой была подчинена вся его жизнь, — это коллекционирование фарфора и икон. К началу двадцатого века сорокалетний Морозов охладел к семейному бизнесу и после долгих раздумий и терзаний решил отойти от текстильных мануфактур. Имея в распоряжении огромное наследство, он с энергией и свойственным ему упорством начал заниматься собирательством. Любимая сестра Надежда так описывала брата: «…Это человек культурный, тонкого ума, острослов, любивший женское общество, хотя сам неженатый. Алексей очень любил исследовательскую работу, больше чем занятия коммерцией…»
Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 88
