Она достала блокнот, сделала беглые записи о личностивыступающего, а после принялась изучать публику. Заметила трех известных черныхрадикалов, двух солидных лидеров профсоюзного движения, которые в свое время,когда он только начинал, поделились с Джонсом своими знаниями. Женщин былонемного. В первом ряду сидел известный адвокат, специалист по уголовным делам,часто выступающий в прессе. Это были профессионалы в своем деле, а один из нихуже вплотную занимался реформой тюрем. Кизия еще больше удивилась, когдапосмотрела на публику, дослушав выступление до конца. В комнате было наредкость тихо. Не было шелеста, ерзанья на стульях, никто не шарил по карманамв поисках сигарет и зажигалок. Все будто замерли, взгляды прикованы к человеку,стоящему перед ними. Она была права: Лукасу Джонсу нелегко будет выступатьпосле этого типа.
Она еще раз взглянула на оратора. Он был чем-то похож на ееотца. Черные как смоль волосы, горящий взгляд зеленых глаз, от которых люди,казалось, застывали на месте. Он искал в толпе знакомые глаза и не отпускал их,говоря только для них, потом искал другие; голос — тихий, руки — неподвижные,лицо — напряженное. Но что-то в лице предполагало смех. Что-то в руках говорилоо силе. Интересные руки и невероятная улыбка. Он был чертовски красив. Он ейнравился. Кизия поймала себя на том, что следит за ним, исследует, наблюдает,жадно подмечая детали: плечи облегает твидовый пиджак, длинные ноги ленивовытянуты вперед, густые волосы… Взгляд бродит без цели от одного к другому,останавливается и ищет снова, пока наконец не находит.
Оратор смотрел на Кизию. Его долгий и тяжелый взгляднекоторое время изучал ее, потом оставил и перешел к другим. Это было странноеощущение. Будто тебя прижали к стенке, схватили за горло одной рукой, а другойгладили по голове. Хотелось съежиться от страха и растаять в блаженстве. Еевдруг обдало жаром, и она осторожно огляделась, недоумевая, почему этот человектак долго говорит. Это не похоже на вступление, оно уже длилось полчаса. Развечто тот собирался оказать Лукасу медвежью услугу. И тут до нее дошло — она елесдержалась, чтобы не рассмеяться: это было не вступление. Человек, чьи глазатак грубо ласкали ее, и был Лукас Джонс!
Глава 8
— Кофе?
— Чай, если можно.
Кизия улыбалась Лукасу Джонсу, пока тот наливал в кружкугорячей воды и подавал ей пакетик с заваркой.
В номере — следы частых гостей: полупустые бумажные стаканыс чаем и кофе, крошки сухого печенья, пепельницы, до краев набитые шелухойарахиса и старыми окурками; видно, баром здесь пользовались часто. Скромнаягостиница, комната не отличается большими размерами, но проста и удобна.Интересно, сколько он тут прожил? Наверняка сказать трудно: может, уже годобустраивал свое жилище, а может, переехал только сегодня. В номере былодостаточно еды и напитков, но ничто не казалось личным, будто вовсе непринадлежало ему, разве что одежда на плечах, блеск в глазах, чай в пакетике,который он подал ей, — и больше ничего.
— Пожалуй, закажем завтрак наверх. Она опять улыбнуласьему поверх чашки чая и спокойно на него посмотрела.
— Честно говоря, я не очень голодна. Можно неторопиться. Между прочим, мне понравилась ваша речь вчера вечером. Вы такестественно вели себя перед аудиторией. Вы мастерски излагаете сложные вещичеловеческим языком, без морализаторства. Это искусство.
— Спасибо. Приятно слышать. Думаю, что все это лишьвопрос практики. Я часто выступал перед людьми. Вам впервые пришлось слышать ореформе тюрем?
— Не совсем. Я сделала две статьи о беспорядках втюрьмах Миссисипи. Наглая попалась компания.
— А, я помню. На самом деле это к реформе тюрем неимеет никакого отношения. Я думаю, уничтожение системы тюрем в теперешнем еевиде — единственное разумное решение. Сейчас их существование простобессмысленно. Я работаю в настоящее время над мораторием на строительство новойтюрьмы, вместе с очень хорошими людьми. Придется ехать потом в Вашингтон.
— Вы давно живете в Чикаго?
— Семь месяцев. У меня тут что-то вроде главного офиса.Когда я здесь, работаю в гостинице: веду телефонные переговоры, да мало лиможно сделать, не выходя из номера. Книгу свою последнюю здесь писал — простозаперся на месяц и с головой погрузился в работу. Потом, конечно, моезатворничество кончилось и я таскал рукопись с собой, дописывая в самолетах.
— Вам много приходится ездить?
— Большую часть времени. Но приезжаю сюда, как толькоудается сбежать. Здесь можно скрыться от любопытных глаз и расслабиться.
Глядя на него, трудно было поверить, что он делал это часто.Он не был похож на тех, кто знает, как остановиться или где. За внешнимспокойствием любой почувствовал бы неистовую внутреннюю силу этого человека. Унего была привычка спокойно сидеть, почти неподвижно, наблюдая за собеседником.Но это больше походило на меру предосторожности — так животное нюхает воздух,готовясь к атаке или чуя приближение врага: оно неподвижно, но готово вскочитьчерез мгновение. Кизия тоже чувствовала его настороженность — не былонепринужденности. Веселость в его глазах сейчас тщательно замаскирована.
— Знаете, меня удивило, что они прислали женщину дляработы над статьей.
— Это шовинизм, мистер Джонс? — Она сама удивиласьсвоей шутке.
— Нет, просто любопытно. Одно из двух: либо вы хорошийжурналист, либо вас не послали.
Высокомерный тип, и в книге, вспомнила она, чувствовалсянекоторый налет самодовольства.
— Ни то, ни другое, просто им понравились мои статьи вдвух прошлогодних выпусках. Я думаю, вы можете смело сказать, и не ошибетесь,что я не обходила стороной эту тему… извините за каламбур.
Он широко улыбнулся и почесал затылок.
— К черту этот разговор.
— Ну, назовите это взглядом со стороны.
— Не думаю, что звучит лучше. Со стороны вряд ливиднее… или вам так лучше видно? Жизни по крайней мере в таком подходе меньше.По мне — гораздо лучше торчать в самой гуще толпы. Либо протиснешься, либо нет— другого не дано. В сторонке… так безопасно, ничего толкового все равно невыйдет. — Его глаза сверкали, губы улыбались, момент был серьезным. —Дайте подумать… я читал ваши статьи… кажется… они могли быть в «Плейбое»?
Он мгновенно смутился: она меньше всего подходила для«Плейбоя», даже тексты этого журнала с ней никак не вязались, но он точно виделтам ее статью, и совсем недавно.
Кизия кивнула в знак согласия и, усмехнувшись, сказала:
— Об изнасиловании. С сочувствием к мужчине, дляразнообразия. Или в ответ на лживые обвинения психованной женщины, которая отнечего делать притащила его к себе домой, потом выгнала и принялась орать, чтоее изнасиловали.
— Верно. Я помню это место. Мне понравилось.
