— О! я напишу об этой доброй мысли его величеству, — сказал ла Варенн.
— Разве и мы также будем поститься? — пробормотал Бассомпьерр. — Зачем меня не предупредили об этом сегодня утром? Король должен был сказать мне об этом, посылая меня к герцогине.
— Разумеется, — отвечала Габриэль, делая усилие над собой, — что я не навязываю своего примера никому. Я скажу более: если вы считаете себя обязанными подражать мне, вы сделаете мне большое неудовольствие. Прошу вас обедать, Замет, с вашими гостями.
— Герцогиня, — пролепетал флорентиец, — без вас что же будет за праздник?
— О! Сегодня не может быть праздника, Замет, по крайней мере, для меня. Я дала обещание, и если уж все вам говорит, чтобы извиниться перед этими дамами, которые на меня будут сердиться, что заставляю их голодать, я обещала папе поститься сегодня.
— Взамен приятных известий, которые он прислал вам из Рима? — вскричал Бассомпьерр.
— Именно; так как все вы не имеете никаких дел с папой, обедайте, обедайте хорошенько, я прошу об этом, я требую этого.
И Габриэль докончила это приказание геройской улыбкой: Замет почувствовал, что Элеонора сзади дотронулась до него локтем. Не оборачиваясь, он отвечал ей пожатием, которое свидетельствовало об их взаимном беспокойстве. Габриэль не хотела обратить внимания на эти проделки. Она угадывала их. Ее душа парила слишком высоко, чтобы анализировать эту гнусную игру жалких страстей.
— Ну! — сказала она тоном королевы. — Будут ли обедать? Или я должна уйти, если всех стесняю?
Замет поклонился. Присутствующие, утешившись, наговорили приветствий и направились к столовой.
— Но, герцогиня, — сказал Замет, в отчаянии от такого обстоятельства, которое разрушило все его планы, — если бы вы сделали нам честь, только сели за стол.
— Если вы этого непременно хотите, я готова. А то я погуляю в саду, пока вы будете обедать с гостями. Приходите туда… я буду вас ждать.
Замет знал толк в оттенках голоса; он видел, что это согласие было решительным отказом.
— Все пропало, нам изменили, — шепнул он Элеоноре.
— Нет еще, — отвечала итальянка.
— Нужны вам мои услуги? — смиренно спросил ла Варенн герцогиню.
— Нет, ла Варенн, обедайте вместе с другими.
— Вы кажется печальны; угодно, чтобы я написал королю?
— Королю! зачем? — вскричала герцогиня.
— Обрадовать сердце его величества тем, что его королева скучает без него.
— А! очень хорошо, напишите это королю, если хотите, друг мой.
Говоря таким образом, Габриэль шла по саду и села, или, лучше сказать, упала на дерновую скамью возле оранжереи, повернув глаза к дому Эсперанса, кровля которого виднелась сквозь листья, еще довольно редкие. Оставшись одна, она сказала Грациенне голосом прерывистым:
— Есть ответ из Безона?
— Нет еще.
— Посмотри, не приехал ли курьер.
— Сейчас.
— Как он заставляет меня ждать, как он заставляет меня страдать!.. — прошептала герцогиня. — Ах, брат Робер! я думала, что вы более мне преданы… сжальтесь над бедной женщиной, брат Робер. А ты, мой добрый друг, мой Эсперанс, — сказала она, смотря на его дом с горестным выражением. — Прости, что я так медлю. Если я еще не явилась на свидание, это не потому; что я боюсь, это не потому, чтобы моя душа не стремилась горячо к твоей. Ты этому веришь, не правда ли? Ты это видишь с неба, где ты меня ждешь с доверием. Но если б я согласилась обедать у Замета, может быть, я уже умерла бы, а теперь еще слишком рано. Прежде чем я отправлюсь в этот путь, я должна просить кое о чем брата Робера, который первый, может быть, угадал нашу любовь. Ты знаешь, чего я от него хочу, не правда ли, Эсперанс? На небе известно все. Будь терпелив. Как только я получу ответ от доброго брата, оранжереи Замета недалеко, я медлить не стану, будь спокоен.
Грациенна подошла во время этих печальных слов. Габриэль не слыхала ее шагов и в порыве горести и нетерпения вскричала:
— О, брат Робер, сократите мою агонию!
— Что это? — спросила Грациенна, которую этот монолог испугал. — О какой агонии вы говорите?
— Разве я произнесла это слово, Грациенна?
— Но ради бога, милая госпожа моя, поплачьте немножко, ваши сухие глаза пугают меня.
— Молчи… идут.
Это был Замет, который, усадив своих гостей, прибежал показать герцогине, что он не пренебрегает ею.
— Герцогиня, — сказал он, — постятся только до полудня, а теперь уже половина второго; берегитесь, чтобы не повредить вашему здоровью, король будет упрекать в этом вас и меня.
— Вы думаете?
— Я ручаюсь за это, — вскричал Замет с живостью, думая, что Габриэль поколебалась. — Согласитесь!
— Пока нет, Замет, после… О! я попрошу у вас обедать, не беспокойтесь. Приготовления, которые вы сделали для меня, не будут напрасны.
Он вздрогнул и побледнел.
— Покажите мне ваши оранжереи, — сказала Габриэль, — говорят, они великолепны в нынешний год… особенно фрукты.
— Винограду нет.
— А персиков много?
Замет помертвел. Габриэль вошла в оранжерею, он за ней. Она прямо подошла к персикам.
— Что это, я вижу на дереве только один; разве вы уже сорвали все другие?
— Нынешний год был только один, — пролепетал флорентиец.
— Зато какой великолепный! Я никогда не видала такого персика… и если б не постилась, я могла бы съесть этот чудный персик!
Пот выступил на лбу Замета.
— Я уверена, что вы не отказали бы подарить его мне, — продолжала герцогиня, все улыбаясь, между тем как Замет вне себя начинал теряться.
— Курьер! — вскричала Грациенна, которая побежала навстречу курьеру и взяла у него из рук ответ из Безона, зная, что ее госпожа с нетерпением его ждет.
Габриэль с живостью взяла письмо и прочла. Ее очаровательные глаза сверкнули, устремившись на небо, в них блеснул свет освобождения.
— Приятное известие? — спросил Замет, который оправился, видя, что Элеонора подсматривает в окно из-под широкого кактуса.
— Превосходное. Это и приятное и благочестивое дело. Один друг назначил мне свидание в церкви Св. Антуана в вечерню.
— Стало быть, через час?
— Почти.
— Свидание печальное.
— Говорят, музыка чудесная.
— Правда, что она несравненна. Весь Париж стремится туда, вы не найдете места.
— Грациенна, пошли взять для меня одну из боковых капелл и вели подавать носилки.
Замет смотрел на Габриэль и слушал ее с изумлением. Все ее поступки и слова после приезда были для него непонятны. Оба они были в оранжерее на зорких глазах невидимой Элеоноры.
