— Герцогиня спит, — и не выходила из передней своей госпожи.
Замет время от времени переглядывался с Элеонорой; та ходила по саду с любопытными или волокитами, которые просили у нее одни предсказаний, другие — обещаний.
— Точно ли герцогиня не больна? — робко спросил ла Варенн у Замета и у Бассомпьерра.
Ла Варенн, не будучи орлом, умел часто летать в облаках, и с тех пор, как верил близкому царствованию Габриэль, весь превратился в зрение и слух для ее пользы.
— Нездорова! — вскричал Замет с волнением. — По какой это причине, месье де ла Варенн? Почему ей сделаться больной, позвольте вас спросить? Сделайте мне удовольствие, объясните причину этого предположения.
— Э, Замет! Как ты расхорохорился! — сказал Бассомпьерр.
В самом деле, флорентиец весь был красный.
— Я понимаю, что месье Замет заботится о том, что я говорю, — прибавил ла Варенн, — дело идет об его гостье… а это немалая ответственность! Если герцогиня сделается нездорова, я тотчас напишу королю. Мне приказано все писать его величеству о герцогине.
— Но имеет ли она здесь всевозможные условия для здоровья? — перебил Замет. — Притом, мы ее еще не видали. Судите сами, месье де Бассомпьерр, герцогиня приехала вчера вечером одна под вуалью; она не хотела, чтобы я встречал ее у лодки. Приехав сюда, она совсем почти не говорила и ушла к себе так скоро, что я не знаю, поклонилась ли она мне.
— Она устала, — сказал Бассомпьерр, — она не хотела видеть тебя у лодки, чтобы не привлечь толпу. Меня самого она послала спать.
— Она простилась со мной, — возразил ла Варенн, — но под вуалью она показалась мне очень бледна.
— Уверяю вас, что она вчера благоухала как роза, — сказал Бассомпьерр.
— Смею надеяться, — продолжал Замет, — что герцогиня сегодня утром такова, какова была вчера, и будет завтра такова, как сегодня. Притом Грациенна ничего не сказала в опровержение этого; герцогиня спит — вот и все, и мы будем ее ждать.
— Но наш обед пострадает! — вскричал Бассомпьерр. — Знаешь ли, Замет, что уже первый час, и из твоей кухни идет такой запах, как будто уж пора садиться за стол. Хороший будет у нас обед?
— Если у вас такой вкус, как у герцогини, — отвечал Замет, — вы найдете кушанья превосходными. Признаюсь, я составил этот обед из всего, что нравится нашей будущей королеве.
— Это была твоя обязанность.
— И король будет вам благодарен, — сказал ла Варенн. — Притом можно любить то, что любит герцогиня, у нее такой прекрасный вкус!
— Если б я умел писать стихи, — вскричал Бассомпьерр, — я сейчас бы их написал и бросил в комнату герцогини гравированными на золотом яйце; яйцо разбило бы стекло, спящая проснулась бы, и мы имели бы возможность пообедать.
Эти слова были услышаны, схвачены на лету многими желудками, которые начинали находить продолжительным сон герцогини.
— Я предлагаю, — говорил один, — устроить концерт из прекрасных голосов и веселых инструментов, пропеть любовные куплеты под балконом.
— В Великий четверг любовные куплеты!.. — возразил Замет, все более и более смущаясь от промедления своей гостьи.
По совету Элеоноры он хотел послать нового посла в молчаливые комнаты, когда явилась Грациенна, объявившая, что госпожа ее идет.
— Пора. Я хотел уже писать королю, — сказал ла Варенн, махаясь шляпой.
Лоб флорентийца прояснился. Элеонора сделалась менее рассеянна; все присутствующие, мужчины и женщины, столпились, чтобы занять лучшие места внизу лестницы. Лучшие места были те, которые позволяли получить первый поклон и первую улыбку герцогини.
Женщины приготовлялись хорошенько рассмотреть наряд той, которая уже царствовала во Франции по своему тонкому вкусу, по своему великолепию, всегда изящному, и по своему воображению, которое придавало характер поэзии и искусства каждому из ее нарядов.
Мужчины, хотя не все любили герцогиню, может быть, потому что она не всем позволяла это, однако охотно становились на ее дороге, чтобы восхищаться самой совершенной красотой, какой только Создатель наделил человеческое существо.
Габриэль показалась на верху лестницы; она была в черном. Гагатовая вышивка сверкала на темной шелковой матери и возвышала прозрачную белизну ее рук и шеи. Она сходила медленно, как восковая статуя, оживленная тайным механизмом. Все в ней дышало величием, до того поразительным, красота ее была так строга, что шелест ее платья по ковру нагнал дрожь на тех, кто желал насладиться ее присутствием. Это была не женщина, вставшая с постели, а воскресшая королева, вышедшая из могилы. Лицо ее было розовое, глаза блестящие; но достаточно было одного взгляда для каждого, чтобы приметить лихорадочный блеск в ее странных взглядах и румяна, которыми Габриэль первый раз в жизни покрыла себе щеки. Обыкновенно свежесть крови и молодости бросала на эту бархатистую кожу довольно яркий румянец. К чему могли служить эти румяна? Была ли это прихоть? Никто не предполагал, чтобы они прикрывали смертельную бледность. Зачем она будет бледна, эта счастливейшая женщина, которая скоро вступит на трон!
Замет подбежал и поцеловал у нее руку, между тем как она кланялась собранию.
— О! герцогиня, — сказал он, — здесь уже начинали беспокоиться о вас, но я надеюсь, что вы здоровы.
— Совершенно, — сказала Габриэль серьезным голосом.
— Ведь я вам говорил, — вскричал Бассомпьерр, — герцогиня никогда не была так прекрасна!
— Я никогда не видал более ослепительной красоты в ее вел…
— Кончайте, кончайте, — сказал Замет с грубым смехом, стараясь казаться искренним, — то, что вы не смеете сказать сегодня, все скажут завтра.
И все более или менее раболепно аплодировали комплиментам хозяина.
— Угодно вам сесть? Точно будто вы устали, герцогиня, — прибавил Замет.
Габриэль действительно шаталась.
— Нет, будем ходить, — отвечала она, — ходить скоро.
— Но… обед подан…
— А! — сказала Габриэль, вдруг остановившись. — Обед?
— Ждали только вас.
— Зачем ждали меня? Сегодня день постный, я говею и не буду есть ничего, Замет.
Эти слова, произнесенные таким образом, сделали на присутствующих неописуемое впечатление. Все посмотрели на герцогиню; черная одежда так шла к ее суровым словам. Но больше всех изумился флорентиец. Слова «я говею и не буду есть» поразили его. Он забылся до такой степени, что стал искать глазами Элеонору, которая, стоя на одной из ступеней, прислонившись к столбу лестницы, наблюдала с интересом или, лучше сказать, с пылким любопытством за всей этой сценой.
— Что же удивительного, если постишься в такой день, как сегодня? — сказала Габриэль. — Король желает, чтобы я набожно исполняла обряды, предписываемые церковью всем католикам. Я повинуюсь королю.
