знаешь меня не сказать чтобы хорошо, но достаточно. К тому времени, как я перебью в этой комнате половину охранников, им придется убить меня. Вот мой вопрос: сколько рун тебе понадобится писать каждую ночь, чтобы я перестал за тобой приходить?
Я отворачиваюсь от него к тени. Он внутри камеры, но я единственная, кто чувствует, как створка раздвижной двери передо мной смыкается. Лишь краем глаза, мимолетно, я замечаю, как он дергает головой, как будто кто-то окликает его по имени.
– Мальчик. Он здесь, – говорю я.
Он выкрикивает в мой адрес проклятия, но я оставляю его в комнате, что снаружи. Здесь у двери стоят два охранника, и еще трое напротив у зеленой стены, тускло освещенной факелами. Как раз в этот момент огни факелов начинают тускнеть, затем разгораются снова и опять гаснут.
– Ну вот, опять эта хренота, – бурчит один из охранников.
Тут дверь открывается, захлопывается, затем снова открывается. Врывается охранник, сетуя, что створки камер снова принялись отъезжать, и эта дикая сумятица творится уже всю четверть луны. Снова хлопает дверь, охраннику прямо по пальцу.
– Ну хватит, – теряет терпение один, уходит и возвращается с лестницей, по которой забирается в люк на потолке. Смутно доносятся глухой удар, пощечина, визг, затем ворчание и ругань. Всё это под беспорядочное мерцание факелов, движение створок и хлопанье дверей, которые то открываются, то закрываются, а вместе с ними и одно окно. Затем всё содрогается и замирает.
Входят двое, трое выходят. У вошедших головы скрыты капюшонами, а всё остальное мантиями. Охранники так спешно убираются с их пути, что один врезается в стену. Один из вошедших снимает капюшон, обнажая седые космы. У другого под мантией угадывается подвижный мясистый горб на правом плече. Они закрывают за собой дверь. Слышно, как Следопыт в своей манере посмеивается, подначивает, скабрезничает и умничает, хотя насчет чего, толком не разобрать. Затем что-то сдавливает ему горло, и голос обрывается надолго, может, даже слишком. Настолько, что по кивкам и перешептываниям охранников я догадываюсь, что это может быть. Затем он оживает снова, вначале в виде бормотания и сдавленных криков в кляп, размазывая слова, которые он пытается произнести, а после – безудержный вой, всё шире и громче. Вопль переходит в кашель, тот – в пронзительный рев, будто кто-то отрезал ему ногу без опиума. Рев растет и ширится, разносясь по всему коридору, и исчезает в сумраке, а он всё еще сорванно вопит. Одному из охранников становится дурно и его выташнивает.
– Мвалиганза, пятое дерево. Мы придем туда вместе с другими. Они обосновались в помещении старой аптекарской, – говорит, уходя, первый ученый.
Появляется второй, обнаженный до пояса. Его белая кожа тонка настолько, что видны кровеносные сосуды, перекачивающие кровь. Он идет вслед за первым, когда из-за двери проскальзывает обрубок плоти. Охранник подскакивает. Обрубок похож на заднюю часть свиной туши. Он воет и визжит, пуча единственный глаз не на голове, а на шишковатом наросте с вечно открытым ртом, откуда на пол стекают слюни. Подволакивая длинные костлявые руки, он, всё еще крича, хватает ученого, взбирается к нему на пояс и вползает вверх по спине, после чего одна из его рук обхватывает его талию, исчезая в складках кожи, а другая рука когтит ему грудь. Видеть такое я не могу и не желаю. Горб вновь взгромождается ученому на правое плечо, которое тот прикрывает одеждой, и уходит.
– Мвалиганза! Сейчас же! – кричу я. Снаружи бегут солдаты, числом около тридцати. Не торопится только Венин.
– Ни в этом мире, ни в другом я ни за что не приму твою сторону, – цедит он.
– Далеко ты всё равно не уйдешь, – говорю я.
– Если ты не сдохнешь, – говорит мне он.
Небесным фургоном в Мвалиганзу прямиком не попасть. Надо сначала в Мунгунгу, пересесть на другой, что идет в Кору, а уже оттуда – на единственный, что уходит. Фургон уже почти отходит от Мкоры, когда несколькими этажами ниже, на большой открытой площади мы видим это. Взрыв бурого цвета, как будто что-то упало на муравейник, заставляя его разбежаться.
– Что это? – выкрикивает один из охранников.
Мы находимся по меньшей мере на десяток этажей выше. А внизу они. Коричневая масса, потому что все голые, за исключением кусков веревки, которые, вероятно, всё еще на них. Следом на площадь выплескивается еще один бурный взрыв, пуская вокруг себя волну за волной.
– Рабы? – слышен чей-то взволнованный голос.
– Рабы! – кричат в ответ.
– Какие рабы? – переспрашивает еще кто-то.
Между тем они наводняют площадь, топча всех и вся. Восстание рабов. Они захлестывают Мкору подобно наводнению, шокируя и сбивая с толку солдат. Никто так и не вник, отчего заедало стулья, почему хлопали двери, а у Следопыта мальчик сиганул с лестницы. То, что опахало отказывалось махать, было рабом, отказывающимся приводить его в движение, а то, что отказалась наполняться водой ванна, было рабом, отказавшимся ее наполнять. Честно сказать, я ни о чем таком даже не думала. Солдаты кричат и понукают, чтобы фургон двигался быстрее, не задумываясь, что и его тянут рабы. Наконец в нескольких шагах от причала он замирает. Мы выбиваем входные двери и спрыгиваем в реку. Какой-то солдат благодарит богов, что здесь неглубоко. С причала мы оглядываемся на Мкору, где рабы так и продолжают врываться в двери словно поток. Землю под ногами сотрясает еще один взрыв. Теперь в Мвалиганзе.
– Действуйте как приказано! – кричу я.
А сама не могу отвести глаза от зрелища. Восстание рабов… Я пытаюсь отсечь то, что во мне вскипает, точнее, заполоняет меня. Все эти королевские дворы, Короли, Сестры Королей и Королевы. Нескончаемые вереницы тел, нанизанных на колья по одному лишь слову монарха. Всё это воспринимается как продолжение некоего пути. Даже ненавидя, я это принимаю; уживаюсь и мирюсь, хотя и кляну судьбу. Приходит шок, но он не вытесняет стыд. Восстание. Ниспровержение устоев. Мы страдаем, выживаем, превозмогаем. Все мы не пытаемся ничего осмыслить; мы восстаем. Идем на бунт. Я словно прихожу в себя.
– Вперед!
Мы у дверей дома старой аптекарской. Она открыта, скорее всего, потому, что ни один раб ее не запирает. Я не разбираюсь в тактике солдат, а они не знают, как им подчиняться приказам любой женщины, кроме своей Королевы. А еще всё это пустячное церемониальное оружие для людей, которым никогда не приходилось сражаться ни на одной войне, эти чертовы золоченые пики. Два шага вперед, и перед третьим мой ветер – не ветер – отталкивает их назад. Позади нас толпа рабов, презревших
