слишком сладкой. Вероятно, это было моей ошибкой, и стоило оставить ее в покое.
— Но теперь-то ты можешь доказать ее вину, имея в руках живого свидетеля?
— Увы, он умер, — Диего виновато опустил голову. — Да и опознать ее он не смог бы: переговоры с ним вели подставные люди. Халиссиец этот прежде был циркачом, его выкупил из рабства еще подростком бродячий комедиант. После того, как на циркачей близ Кастаделлы напали разбойники, он остался один и долгое время мыкался в порту, промышляя воровством на прибывающих кораблях. Вот откуда его обезьянья ловкость. Его поймали на горячем и должны были отрубить обе руки, но двое незнакомцев внесли за него плату и освободили из темницы. Что ж, его выбору я бы не позавидовал: либо остаться без рук, либо стать детоубийцей и получить целый кошель монет серебром.
— Сложно поверить, что Эстелла могла дойти до такого, — я нервно затрясла головой, вспоминая нехороший взгляд, которым та одарила Габи на набережной. — Нужно быть чудовищем, чтобы подослать убийцу к ребенку!
— Порой мне кажется, что в нее вселился демон, — глаза Диего гневно сверкнули. — Но уж поверь, милая, я не успокоюсь, пока эта дрянь не ответит перед законом!
— А она, похоже, не успокоится, пока не найдет способа нам досадить!
— Вы будете в безопасности днем и ночью, — с уверенностью произнес он. — А теперь утешься: я оставлю тебя, но не одну.
Я удивленно проследила за тем, как мой муж поднялся с кровати, подошел к двери и впустил в комнату рослого человека. Встретившись с ним глазами, я обомлела: передо мной стоял Джай, опрятно одетый, с ножнами от кинжала на поясе — и без оков.
После покушения на Вель и Габи моя жизнь снова изменилась: одни сутки из четырех я провожу в поместье. Но внутренняя радость и ликование от близости к Вель в такие дни омрачается вынужденным бездельем и скукой. Тренировки, сколь бы рутинны и изнурительны они ни были, не дают телу расслабиться, держат мышцы в хорошей форме, а рассудок — сосредоточенным на цели, не позволяя ему погрузиться в отчаяние. Бессонные же ночи в поместье наполнены мучительным ничегонеделанием и полчищами тяжелых мыслей, от которых невозможно скрыться ни на мгновение. Чтобы отвлечься от них, прислушиваюсь к размеренному сопению маленькой девочки и — более ровному и глубокому — ее няньки. Иногда дыхание малышки сбивается и как будто замирает, и тогда меня охватывает тревога. Может ли младенец перестать дышать во сне? Надеюсь, что нет. И все же я время от времени бесшумно подхожу к детской кроватке и жду, смотрю, слушаю…
Порой Габи во сне улыбается и издает забавные звуки. Что ей снится в это время? Может ли вообще что-либо сниться младенцу? Я не помню снов детства. Иногда мне кажется, что и детство свое начинаю забывать.
Днем всегда легче, чем ночью. По крайней мере, дни наполнены хоть каким-то действием. Я могу видеть, как маленькая девочка пытается ухватиться цепкими ручками за перекладину кроватки и подняться, опираясь на кривоватые, пухлые ножки. В такие моменты она смотрит на меня с победной улыбкой овеянного славой полководца, и — видят боги земные и небесные! — я чувствую гордость. В этом ребенке есть частичка меня, а значит, должна быть и воля к победе.
Мне позволено видеть, как Вель кормит свое дитя. Иногда мне выпадает честь даже подержать спеленутую батистом и кружевами Габи, пока мы собираемся на прогулку. Она недовольно кряхтит, краснеет от натуги и всеми силами пытается высвободиться из своих пут, и тут я с ней полностью солидарен. Мне тоже не нравится, когда на руки надевают оковы. Она смотрит на меня с упрямой надеждой в доверчивых серых глазах, а я могу лишь выразить ей молчаливое сочувствие. Ничего, маленькая Габи, придет час, и ты из беспомощного младенца превратишься в девицу, которая сумеет за себя постоять… Я в этом уверен.
Прогулки случаются нечасто из-за начавшегося сезона дождей, но я благодарен судьбе за любую возможность хоть ненадолго оказаться вне замкнутого пространства. Обычно мне приходится держаться позади чинной процессии: Вель с нелепой тележкой, иногда в компании донны Лауры с такой же тележкой, из которой ее упрямый паренек все время норовит выбраться — боюсь, на его месте я делал бы то же самое, — Лей или Сай и служанки донны Эскудеро, а также рабов-телохранителей. Почти каждая прогулка приносит не только удовольствие, но и пользу. На улицах богатых кварталов Кастаделлы, как правило, всегда спокойно, зато я могу видеть, с кем общается Вель, как выглядит тот или иной благородный дон, а после исподволь выспросить у нее в непринужденной беседе обо всех этих чиновниках, промышленниках и торговцах и о том, какие мысли обитают в их головах.
Но больше всего я радуюсь, когда Вель, обычно прогуливаясь без своей подруги, решает спуститься к морю. У моря я чувствую себя… свободным. И Вель, кажется, тоже. Я вижу, каким счастьем озаряется ее лицо, когда она сбрасывает обувь и идет по спрессованному мокрому песку босиком. Набегающие на берег волны отягощают влагой подол ее многочисленных юбок, но она словно не замечает этого, подставляет лицо ветру и улыбается своим мыслям. В такие мгновения у меня перехватывает дыхание, и мне хочется запечатлеть ее образ надолго в своей памяти.
Несколько раз мне удается выпросить кусочек свободы и для Габи: путы из пеленок остаются в тележке, а девочка в одной короткой рубашонке перебирается ко мне в руки. Я захожу по колени в море и окунаю Габи в теплые легкие волны. Девочка барабанит ножками по воде и громко визжит от восторга, и мне тоже хочется смеяться: искреннее детское счастье заразительно. Воспоминаний обычно хватает на последующие три дня до новой встречи.
Все было бы, пожалуй, даже очень хорошо, если бы в мозгу не засел последний разговор с Диего Адальяро. Ему нужен наследник. Чего уж греха таить — мне он нужен тоже. Но я не представляю, как подступиться к Вель с подобными намерениями. В моем присутствии она ведет себя всегда доброжелательно и учтиво, но в ее глазах я не вижу того призыва, что дал бы мне надежду на большее… Ночью она уходит в свою спальню, а мне по долгу службы приходится оставаться в детской, на страже безопасности маленькой донны Адальяро.
Этой ночью все происходит так же, как и всегда. Вель кормит Габи на ночь и отдает Лей. Та укладывает девочку в кроватку, поет ей колыбельную и дожидается, пока малышка уснет. А затем засыпает сама: мое присутствие нисколько
