ее не беспокоит. Да я и сам понимаю, что здесь я что-то вроде бессловесной мебели.
Среди ночи девочка просыпается: я улавливаю, как меняется ритм ее дыхания. Она пытается тихо разговаривать на своем детском языке — столь тихо, что глубоко спящая Лей ее не слышит. Некоторое время я колеблюсь, но все же подхожу ближе и осторожно, чтобы не напугать ребенка в темноте, склоняюсь над кроваткой. Габи улыбается во весь рот с четырьмя крохотными зубками и активно сучит спеленутыми ножками. Мне кажется, она меня узнает. Во всяком случае, хочется на это надеяться.
Я сую руку в кроватку и понимаю, что кроха обмочилась. Неуверенно смотрю на Лей — уставшая за день служанка спит так крепко, что будить ее не поднимается рука. На столике рядом с кроваткой стоит заготовленная миска с чистой водой и стопка выстиранных, выглаженных тряпок. Я расстилаю одну их них, разворачиваю младенца и перекладываю на стол. Девочка радостно дрыгает ручками и ножками, и вымыть ее как следует оказывается непростой задачей. А уж спеленать — и подавно… Я просто оборачиваю ее под мышками сухой пеленкой и вместо того, чтобы положить обратно в кроватку, хожу с ней по комнате. Склоняю голову к детской макушке и вдыхаю запах — чистый, яркий, странно завораживающий, чем-то напоминающий запах Вель. Габи уворачивается и пребольно хватает меня крепкими пальчиками за нос. Я тихо фыркаю ей в руку, а она заливисто смеется. Чудеса.
— Джай? — раздается вдруг тихий голос, и я вздрагиваю от неожиданности.
Увлекшись ребенком, я не заметил, как открылась дверь в детскую. Хорош телохранитель…
Сонная Вель в полупрозрачной ночной рубашке и с распущенными по плечам волосами кажется бестелесным призраком. Слишком привлекательным призраком… Я сглатываю образовавшийся в горле комок и отвожу глаза.
— Прости, — говорю тихо, ведь Лей все еще спит. Или делает вид, что спит. — Я пытался ее перепеленать, но не вышло.
Вель молча протягивает руки, и я отдаю ей ребенка. Любуюсь тем, как ловко она подхватывает дитя, прижимая к себе. Габи принимается жадно тереться лицом в вырезе ее рубашки: чует близость молока. Вель растерянно поднимает на меня глаза и вдруг касается ладонью моего запястья. Ее пальцы сплетаются с моими, и она уводит меня за собой в спальню. Сердце начинает колотиться так бешено, что я боюсь, как бы этот грохот не разбудил Лей…
Сама не знаю, что на меня нашло. Диего и Изабель давно перестали донимать меня разговорами о наследнике, и я была тверда в своем решении больше не иметь дела с мужчинами. Но близость Джая всегда волновала мое нутро, как бы я ни пыталась подавить в себе греховные желания. Каждый раз на прогулке я спиной — и сердцем — чувствовала его взгляд и понимала: он хочет меня по-прежнему. Мое женское естество ликовало от этого понимания, но разум отчаянно протестовал. Нет, не хочу, не хочу…
Плоть слаба — так говорится и в божьем писании. И теперь, как и прежде, желания плоти предали доводы рассудка. Мне хотелось, чтобы Джай был ближе — настолько, насколько это возможно. Чтобы смотрел на меня, чтобы желал меня, чтобы я плавилась под его взглядом…
Вот только теперь между нами была Габи. Я прикрыла дверь в детскую, чувствуя, как сердце колотится в горле, села на край кровати и позволила жадному детскому рту добывать себе молоко. Джай в растерянности стоял посреди спальни, и я уже начала сожалеть о том, что потащила его за собой. Но уж слишком интимной и трогательной показалась мне та картина, что я увидела, переступив порог детской: огромный и опасный мужчина, боец и убийца, держал на руках своего ребенка, и оба тихо смеялись друг другу. Мне вдруг остро захотелось ощутить нас троих настоящей семьей. Чтобы он не скрывал своего отцовства, чтобы он открыто любил и обнимал нас обеих, чтобы видел, как растет его дочь, чтобы однажды она назвала его папой…
Он вдруг подошел ближе, и я замерла от предвкушения чего-то тайного, запретного, постыдного и в то же время сладкого. Ворот рубашки сполз с плеча, обнажая одну грудь, в которую вцепилась Габи, но нас обеих укрывали мои волосы. Джай несколькими осторожными движениями убрал их мне за спину. Его грубые, мозолистые пальцы нежно дотронулись до моего голого плеча, прошлись по верхней части спины, коснулись позвонков на шее. Я вздрогнула и шумно выдохнула от волны жара и мурашек, пробежавших по спине. Не обошлось и без конфуза: вторая грудь от неожиданных и уже позабытых ощущений налилась слишком сильно, и мне пришлось переложить полусонную Габи, чтобы она освободила меня от излишнего напряжения.
Джай сел на кровать позади меня. Закрыв глаза, я ловила каждый шорох, каждый вдох, каждое движение. Кажется, я ощущала даже каждый волосок, поднявшийся дыбом на моей коже. Джай меж тем собрал в ладонь мои волосы, скрутил их жгутом и прикоснулся к основанию шеи губами. Его дыхание обжигало кожу, горячило кровь, которая вязким потоком растекалась по жилам и заставляла сердце биться быстрее, а живот — сжиматься в сладостных спазмах. Поцелуи медленно, но уверенно перемещались вперед, и я слегка отклонила голову, подставляя горло теплым, шероховатым губам. Большие руки отпустили мои волосы и уютно обхватили меня всю, вместе с Габи, а губы продолжали свое путешествие вверх по шее. Я снова вздрогнула, когда зубы Джая легко прихватили мочку уха, а язык скользнул у основания челюсти. Повернув лицо, я встретилась взглядом с его глазами, опасно поблескивающими в тусклом свете звезд. Еще мгновение, и наши губы сомкнулись в поцелуе — ненасытном, как жажда алчущего, сладком, как сам первородный грех.
Насытившаяся Габи шевельнулась, отпустив грудь, и я отпрянула от Джая. Потяжелевшая во сне головка ребенка откинулась мне на локоть. Я наклонилась и нежно поцеловала лобик, покрытый легкой испариной, осторожно высвободилась из теплых объятий и отнесла Габи в детскую. Вернувшись, плотно прикрыла дверь и, подойдя к Джаю, все еще сидевшему на краю кровати, положила руки ему на плечи.
Его грудь вздымалась тяжело и часто, дыхание с шумом вырывалось из горла. Он обхватил меня ручищами так крепко и прижался лицом к моей груди так тесно, что у меня перехватило дух. Буквально сорвав с меня рубашку, он повалил меня на кровать и навис сверху, и тут меня душной волной охватил страх.
— Подожди, — выдохнула я ему в губы, прерывая жадный, грубый поцелуй. — Подожди, не торопись…
— Не могу, — хриплый вздох обжег мне ухо. — Я ждал слишком долго.
Пытаясь его оттолкнуть, я ощущала ладонями биение сердца — сильное, частое, словно
