Надзорный капитализм отклоняется от истории рыночного капитализма в трех поразительных отношениях. Во-первых, он настаивает на своем праве на неограниченную свободу и неограниченное знание. Во-вторых, он отказывается от давней органической взаимности с людьми. В-третьих, сквозь призрак жизни в улье просвечивает коллективистское видение общества, основанного на радикальном безразличии и его материальном выражении в Большом Другом. В этой главе мы исследуем каждое из этих отклонений от исторической нормы, а затем поднимем вопрос, на который они неизбежно нас наталкивают: является ли надзорный капитализм просто еще одной разновидностью «капитализма»?
I. Свобода и знание
Требуя свободы от каких-либо ограничений, надзорные капиталисты ничем не отличаются от других капиталистов. Они настаивают на «свободе для» применения любых новых методов, настойчиво утверждая необходимость для них «свободы от» законов и норм. Эта классическая модель отражает два базовых допущения относительно капитализма, сделанных его собственными теоретиками. Во-первых, рынки по своей природе непознаваемы. Во-вторых, незнание, вызванное этой непознаваемостью, требует широкой свободы действий для участников рынка.
Представление о незнании и свободе как существенных характеристиках капитализма коренится в обстоятельствах жизни до прихода современных систем связи и транспорта, не говоря уже о глобальных цифровых сетях, интернете или повсеместных компьютеризованных, воспринимающих, активирующих действие архитектурах Большого Другого. До недавнего времени жизнь была неизбежно локальной и «целое» было неизбежно невидимым для «части».
Знаменитая метафора «невидимой руки» Адама Смита опиралась на эти непреходящие реалии человеческой жизни. Каждый человек, рассуждал Смит, использует свой капитал локально в стремлении к непосредственным удобствам и удовлетворению потребностей. Каждый «имеет в виду лишь свой собственный интерес преследует лишь свою собственную выгоду, невидимой рукой направляется к цели, которая совсем и не входила в его намерения». Этой целью является эффективное использование капитала на более широком рынке – богатство народов. Отдельные действия, создающие эффективные рынки, складываются в потрясающе сложную систему, загадку, которую ни один человек или организация не может и надеяться познать или понять, не говоря уже о том, чтобы направлять: «Государственный деятель, который попытался бы давать частным лицам указания, как они должны употреблять свои капиталы присвоил бы себе власть, которую нельзя без ущерба доверить не только какому-либо лицу, но и какому бы то ни было совету или учреждению…»[1245].
Неолиберальный экономист Фридрих Хайек, чьи идеи мы кратко рассмотрели в главе 2, поскольку они послужили основой для рыночно ориентированной экономической политики последнего полувека, извлек самые базовые положения своей аргументации из допущений Смита относительно целого и части. «Адам Смит, – писал Хайек, – был первым, кто понял, что методы упорядочения экономического сотрудничества, на которые мы натолкнулись, не умещаются в пределах нашего знания и нашего восприятия. Его „невидимую руку“, наверное, правильнее было бы определить как невидимую или не поддающуюся непосредственному восприятию структуру (pattern)»[1246].
Подобно Планку, Мейеру и Скиннеру, Хайек и Смит недвусмысленно связывают свободу с незнанием. В интерпретации Хайека, тайна рынка заключается в том, что огромное множество людей ведут себя эффективно, оставаясь в неведении о целом. Люди не только могут свободно выбирать, но они должны свободно выбирать, чем заниматься, потому что альтернативы нет, нет никакого источника тотального знания или сознательного контроля, чтобы их направлять. «Человеческий проект» невозможен, говорит Хайек, потому что соответствующие информационные потоки шире, чем «сфера, подконтрольная чьему бы то ни было разуму». Динамика рынка позволяет людям действовать, оставаясь в неведении, «без чьих-либо указаний, что же им надлежит делать»[1247].
Хайек выбрал рынок, а не демократию, утверждая, что рыночная система обеспечивает не только разделение труда, но и «скоординированное употребление ресурсов, основанное на равномерно разделенном знании». Эта система, утверждал он, единственная, совместимая со свободой. Не исключено, что можно придумать какую-то другую разновидность цивилизации, считал он, «вроде „государства“ муравьев», но она не будет совместима с человеческой свободой[1248].
