В «Слове» разлиты две стихии — исторического сознания и мифологического образного мышления. И в композиции поэмы можно отметить две части: первая — собственно историческая, «летописная» часть, где рассказано о походе князя Игоря, об усобицах среди князей нынешних и прежних и даны характеристики современников Игоря. Вторая часть начинается с рассказа об оборотничестве (то есть способности принимать облик зверей, птиц, других людей, растений и проч.) полоцкого князя Всеслава, прямо переходит к плачу Ярославны, а потом рисует как бы непосредственный его результат — побег князя Игоря из плена. Это гиперболизированное сознание былин, саг и т. д.
Всеслав Полоцкий оборачивается в поэме волком — даже великому языческому богу Хорсу он «волком путь перебегал». В былине о Волхе Всеславиче (прототипом его, как выяснили ученые, послужил именно образ Всеслава) рассказано, как Волх Всеславич полетел в Индийское царство, победил врагов и женился на индийской царевне. Индийское царство тут ключ к пониманию природы оборотничества Всеслава. Ведь индийские боги Брахма, Вишну и Шива славились своим оборотничеством, постоянно перевоплощаясь то в птиц, то в зверей, то в растения. Возможно, что присутствие в былине мотива Индии указывает на далекую индоевропейскую основу оборотничества, связь с индийским пантеоном языческих божеств. Во всяком случае, когда после рассказа о необыкновенных способностях Всеслава начинается знаменитое вступление к плачу Ярославны: «На Дунаи Ярославнын глас ся слышит, зегзицею незнаема рано кычет: „Полечю, — рече, — зегзицею по Дунаеви, омочю бебрян рукав в Каяле реце, утру князю кровавые его раны на жестоцем его теле“», — читатель, находясь еще под чарами от волхвования Всеслава, легко узнает их в полете Ярославны.
Ведь полететь кукушкой от Новгорода-Северского или Путивля на Дунай, а потом к Каяле-реке, к князю Игорю — это не меньшее поэтическое оборотничество, чем «рыскать волком» от Киева до Тмутаракани за одну ночь, как, по уверению автора «Слова», делает это Всеслав.
Кстати сказать, волхвование женщин не было в ту пору исключением и сурово осуждалось в «Повести временных лет». Интересно отметить, что рассказ о волхвовании помещен там непосредственно после сообщений о походах того же Всеслава Полоцкого под 1071 годом: «Больше же всего через жен бесовские волхвования бывают… потому и в наши дни много волхвуют женщины чародейством»[18]. Рассуждая далее о волхвах, летописец пишет, что именно способность «оборачиваться то старым, то молодым или кого-нибудь оборачивать в иной образ» является главной особенностью всякого волхва.
Вера в оборотничество была не только чертой мифологического сознания XII века, а и ярким художественным приемом, чертой стиля традиционных плачей по раненым и умершим. Любопытный образец такого плача приведен в уже упоминавшейся «Алексиаде» Анны Комниной. Говоря об участии своего брата в битве, Анна вдруг разражается настоящим бабьим плачем, хотя брат ее в этом сражении и не погиб (но мог погибнуть!): «Скорбь о нем понуждает меня разразиться горестным плачем, но законы исторического повествования удерживают меня от этого. Приходится удивляться, что теперь люди не превращаются, как, судя по рассказам, это было раньше, в камень, птицу, дерево или какой-нибудь неодушевленный предмет и не меняют свою природу под воздействием большого горя. Не знаю, миф это или правда, но лучше сменить свою природу на бесчувственную, чем испытать столь великое горе»[19].
Интерес этого текста еще и в том, что в нем вплотную сходится историческое и мифологическое сознание. Комнина-историк использует мифологический текст с доверием чувства и скепсисом ума. Однако вернемся к Ярославне.
Почему она полетела на Дунай именно кукушкой? В древнеиндийской (опять индоевропейский отголосок!), а потом и в раннесредневековой поэзии кукушка была символом любви, олицетворением любовной тоски и радости. Это осталось в народных песнях, где дочь, обернувшись кукушкой, прилетает домой — обычный сюжет, связанный с этой птицей. «Не кукушка кукует, а жена горюет», — приводит В. И. Даль русскую поговорку. Ярославна летит на Дунай, поближе к родительскому дому. И далее Ярославна обращается к трем стихиям: ветру, Днепру-воде и солнцу.
Плач ее построен по законам лирической поэзии и одновременно имеет форму народных заговоров-заклинаний.
Заговор того времени — это не просто символическая формула, это огромный заряд энергии, как бы посланный на большие расстояния, сосредоточенность великого желания, призванная привести в действие силы природы. Таковы, например, южно-славянские заговоры по отгону туч и ветров — заговоры, с которых начинается плач Ярославны. Наши предки, чтобы унять ветер, случалось, призывали на помощь утопленника, так как, по их поверьям, «ветрогоном» мог стать либо самоубийца, либо случайно утонувший в реке. Не поэтому ли после плача Ярославны следует воспоминание о юноше Ростиславе, утонувшем в реке Стугне? Эта лирическая песня имеет, таким образом, в «Слове» магическое оправдание[20].
А таинственное обращение Ярославны к «светлому и трисветлому» солнцу? Не соответствует ли оно тем «четырем солнцам», которые появились перед войском князя Игоря на рассвете дня рокового сражения? По древним поверьям, они представляют собой «нечистую силу и смерть»[21]. Силой своей любви Ярославна будто обращает эти четыре солнца гибели в четыре (одно «светлое» и еще «трисветлое») солнца спасения.
В поэтическом плаче Ярославны есть и вполне реалистическая историческая подробность: обращаясь к Днепру, который «пробил каменные горы сквозь землю Половецкую», она упоминает, что Днепр «лелеял на себе Святославли насады», то есть ладьи великого князя киевского Святослава. Эта деталь выделяется среди художественных сравнений и метафор выпукло и твердо — будто увиденная глазами Ярославны. Но где она могла увидеть «насады» — ладьи Святослава?
Ипатьевская летопись сообщает, что известие о неудачном походе своих двоюродных братьев Святослав получил, когда собирал войска для нового похода на половцев: «Когда уже на обратном пути оказался Святослав у Новгорода-Северского, то услышал о братьях своих, что пошли они втайне от него на половцев, и был этим очень раздосадован. Святослав в то время плыл в ладьях». Можно предположить, что Святослав увез Ярославну с собой в Киев, чтобы не подвергать ее опасности быть захваченной в плен. И когда Ярославна-«трубадурка» составляла свое поэтическое заклинание уже в Киеве, перед ее глазами стоял Днепр. Возможно, что на киевских холмах увидел новгород-северскую княгиню автор «Слова», когда использовал, как «драгоценную инкрустацию», сочиненный ею плач. А так как войско Игоря собиралось около Путивля («стоят стяги в Путивле»), то и Ярославну он перенес в поэме на заборолы — путивльские стены.
