Мы полые люди,Мы чучела, а не людиСклоняемся вместе —Труха в голове,Бормочем вместеТихо и сухо,Без чувства и сути,Как ветер в сухой траве…
Я как раз успел дочитать до этих слов, когда дверь отворилась и вошел проректор Споффорт. Он высился над нами, скрестив руки на груди, и смотрел сверху вниз. Это было ужасно. Мэри Лу видела его впервые, глаза у нее стали огромные и круглые.
Что-то в нем было необычно, и я только через мгновение сообразил, что именно. У Споффорта была на рукаве широкая повязка с белой эмблемой приватности. Я узнал ее по давним школьным урокам: повязка детектора.
Мэри Лу заговорила первой.
– Чего вам надо? – спросила она. Голос у нее был совсем не испуганный.
– Вы арестованы, – ответил Споффорт. И добавил: – Попрошу вас обоих встать.
Мы встали. Я по-прежнему держал книгу.
– И? – спросила Мэри Лу.
Споффорт посмотрел ей прямо в лицо:
– Я детектор, и вы уличены.
Я понимал, что она перепугана и пытается этого не показать. Мне хотелось обнять ее за плечи, защитить. Но я просто стоял на месте.
Споффорт гораздо выше нас обоих, а его мощь и величие подавляли. Я всегда его боялся, а теперь, когда оказалось, что он – детектор, и вовсе онемел.
– Уличили в чем? – спросила Мэри Лу. Голос у нее немножко дрожал.
Споффорт смотрел на нее не мигая.
– В совместном проживании. В обучении чтению и в самом чтении.
– Но, проректор Споффорт, – вмешался я, – вы же знали, что я умею…
– Да, – ответил он. – И я вам четко сказал, что в этом университете обучения чтению не будет. Учить чтению – преступление.
У меня как будто что-то внутри оборвалось. Я чувствовал, как все то прекрасное и волнующее, что появилось в моей жизни, уходит, а я стою перед огромным роботом, как ребенок.
– Преступление? – переспросил я.
– Да, Бентли. Суд будет завтра. Вам запрещено покидать комнату до моего возвращения.
Потом он взял Мэри Лу за руку и сказал:
– Вы пойдете со мной.
Она попыталась вырваться, поняла, что не сумеет, и сказала:
– Отвали, робот. Отвали, Христа ради.
Споффорт глянул на нее и как будто даже хохотнул.
– Не получится, – сказал он. Но голос его смягчился, и он добавил: – Ничего плохого с вами не будет.
Уже в дверях он обернулся и посмотрел на меня.
– Не расстраивайтесь слишком, Бентли. Может, все еще окажется к лучшему.
Мэри Лу покорно вышла с ним, и он закрыл дверь.
Ничего плохого? Что может быть хуже разлуки? Где она? Где Мэри Лу?
Я пишу и плачу. Не могу закончить. Приму сопоры и усну.
День восемьдесят девятый
Не успеваю записать все, что хочу рассказать. Но попробую.
Споффорт сам доставил меня в суд. Я был в наручниках, и он на черном мыслебусе отвез меня в здание в Центральном парке, которое называется Дворец правосудия. Это двухэтажное пластиковое строение с грязными окнами.
Зал суда очень большой. По стенам портреты странных людей. На некоторых костюмы с галстуками, какие я видел в старинных фильмах. Один мужчина стоит перед книжным шкафом, совсем как Дуглас Фэрбенкс. И под его портретом написано: «Сидни Фэрфакс, верховный судья». А еще ниже, мельче, числа: 1997–2014. Если я не ошибаюсь, эти числа называются «годы».
В дальнем конце зала, лицом ко входу, сидел робот-судья в черной мантии. Заметив его, я вздрогнул, потому что видел это лицо раньше. Такое же было у робота Седьмой модели, директора интерната в Огайо, где я учился. Робот-управленец высшего звена. Я тут же вспомнил, что когда-то слышал: «Все Седьмые модели на одно лицо». Помню, я тогда спросил у другого мальчика: «Почему?», а он ответил: «Не спрашивай; расслабься».
Судья спал. В смысле, был выключен. Рядом с ним в кресле пониже и попроще спал робот-секретарь.
Когда мы подошли ближе, я увидел, что все покрывает желтая пыль, как в запечатанной части библиотеки. Пыль скопилась в морщинах на лбу судьи, придающих тому мудрый вид. Руки у него лежали на коленях; между правым плечом и подбородком паук когда-то давно натянул паутину. Паутина была в дырках и тоже в желтой пыли; на ней висели два трупика насекомых, словно засохшие сопли. Паука видно не было.
Позади судьи располагалась Большая печать Северной Америки, точно как в Доме благоговения интерната для лиц умственного труда. Пыль лежала на рельефном изображении голубя и сердца и на пластиковых статуэтках богинь-близнецов Индивидуализма и Приватности по обе стороны от печати.
Споффорт посадил меня на скамью подсудимых, которая была из чего-то, называемого деревом, и очень неудобная. Потом на удивление мягким движениям снял с меня наручники и велел мне вставить правую руку в Отверстие правды прямо передо мной.
– За каждую ложь тебе будут отсекать по пальцу, – тихо сказал он. – Думай, что говоришь судье.
Разумеется, про суды и про Отверстие правды нам рассказывали на уроках «Основы государства и права». Но в реальности я никогда этого не видел, и меня затрясло от страха. Может быть, страх еще усиливался тем, что многое тут походило на интернат и на то, как в детстве меня наказали за нарушение личного пространства. Я ерзал на жесткой скамье, пытаясь устроиться поудобнее, и ждал.
Споффорт оглядел помещение, как будто изучал обвалившуюся штукатурку, портреты древних людей или пустые деревянные скамьи. Потом он подошел к судье, провел рукой по его щеке и оглядел пыль у себя на пальцах.
– Непростительно, – сказал Споффорт.
