Что же касается «настоящей» железной дороги, соединившей Москву с Петербургом, то ее строительство началось только через два года — в 1845-м и продолжалось до 1851-го. Сохранился до этого времени и «ручной пароход» «Меркурий».
А рядом торжества в Манеже, о которых с восхищением рассказывает в Париже Полине Виардо Гектор Берлиоз. Торжество в Манеже — какой это был удивительный праздник: 27 декабря 1867 года в Москве. Манеж, превращенный в гигантский концертный зал, семьсот человек оркестрантов и хористов, двенадцать тысяч зрителей и несмолкающие овации после каждого исполненного произведения. Москва приветствовала Гектора Берлиоза. Тяжело больной, подошедший к концу своих дней музыкант переживал свой самый большой триумф. Берлиоз писал в эти дни из Москвы: «Я просто не знал, куда деваться. Это самое громадное впечатление, какое я только произвел за свою жизнь… За всю жизнь…»
И вот строки из письма москвича, присутствовавшего на памятном концерте: «Дорогой друг, не суди строго, что не сразу взялся за перо. Понимаю твое нетерпение, в голове и чувствах полнейший сумбур — сумбур восторга. Представь себе зрелище. Маститый, убеленный сединами старец, с потухшими очами и неверностию движений, занял место в оркестре. С немалым трудом вскинул он палочку и будто по ее мановению превратился в юношу, страстного и нежного, меланхолического и восторженного разом. Только что в его сухощавой сгорбленной фигуре была одна слабость лет и недуга, и вот уже она стала гибкостью и силой молодости. Поразительная метаморфоза творчества. Человечность и доброта — к ближнему, к людям, к миру — это и есть сила великого француза. Его страсти человечны, а человечность чутка и страстна».
Но это была не первая встреча Берлиоза с русскими слушателями. Композитор уже побывал в России двадцатью годами раньше, в феврале — мае 1847 года. Причин для первой поездки было немало. Здесь и затруднительные материальные обстоятельства, которые композитор надеялся поправить, и живейший интерес к России, о которой столько говорилось среди западноевропейских музыкантов и с таким восторгом отзывался только что вернувшийся с гастролей Ференц Лист. Берлиоз уже давно следил за успехами русской музыки и годом раньше выступил в печати с подробным разбором творчества Михаила Ивановича Глинки, которого считал одним из лучших композиторов современности. Но главным, хотя и невысказанным желанием Гектора Берлиоза было попытаться найти в России своих слушателей. Во Франции его больше ценили как музыкального критика. Понимание его музыки симфониста-романтика приходило слишком медленно и трудно, принося Берлиозу множество горьких разочарований и унижений.
И вот, наконец, после долгого утомительного путешествия по снежным равнинам, в непривычных санях, со случайными и надоедливыми попутчиками, Петербург, переполненный до отказа императорский оперный — Мариинский театр, превосходный оркестр и особенно понравившийся композитору редкой стройностью своего звучания хор.
Берлиоз напишет в своих «Мемуарах»: «После хора Сильфов возбуждение публики действительно дошло до высшей степени. Никто не ожидал музыки, тонкой, воздушной и легкой настолько, что надо было очень внимательно слушать, чтобы ее воспринять. Признаюсь, это была упоительная минута для меня. Я только немного беспокоился за состав военного оркестра, не видя его прибытия к апофеозу, которым должен был закончиться концерт. Обернувшись после скерцо «Фея Маб», требовавшего исключительно глубокой тишины, я вдруг увидел всех моих музыкантов — их было шестьдесят — стоящими в ряд на местах с инструментами в руках. Они прошли и встали так, что никто даже этого не заметил. Блаженный час».
Затем последовала Москва. Концерт в сохранившемся до наших дней Колонном зале. Овации. Море букетов. Берлиоз потом будет жалеть, что в напряжении подготовки, беспрерывных репетиций ему не удалось толком рассмотреть показавшийся сказочно прекрасным город, необычную его архитектуру. В памяти осталась весенняя ростепель на широких улицах, гостеприимные дома, где достаточно было ему появиться, как начинались импровизированные концерты. Хозяева, как правило, были серьезными музыкантами. И еще — звуки Глинки. В московском Большом театре Берлиоз слушает «Ивана Сусанина», в котором, по словам композитора, так много «изящных и очень своеобразных мелодий». Уезжая после двух с половиной месяцев гастролей, Берлиоз оставляет в России множество друзей, с которыми будет поддерживать оживленную переписку.
Прошло двадцать лет. Больной Берлиоз снова приезжает к русским слушателям как к источнику живой воды. Он уверен в любви и полном понимании его творений русской публикой. В программе концерта в Манеже — Глинка, Моцарт, Бетховен и собственные сочинения композитора. Перед нами московская газета тех дней: «Берлиоз в Москве. Нельзя не поздравить наших знатоков и любителей искусства с приездом этого замечательного и в высокой степени оригинального композитора. Высокий талант г. Берлиоза, этого Виктора Гюго новейшей французской музыки, найдет, конечно, и у нас ценителей. То же революционное движение, ту же реакцию против старого, доселе классического и общепринятого г. Берлиоз принес в музыку».
Трудно найти более живое и точное определение творчества Берлиоза, и это всего лишь одна из множества появляющихся в газетах рецензий. А с какой восторженной речью обращается к Берлиозу Чайковский на специально устроенном обеде в его честь.
Россия, Москва — Берлиоз будет вспоминать о них до конца жизни. А в последние минуты к умирающему композитору придет известие о триумфальном исполнении его произведений в обеих русских столицах, где ими дирижерствовали Милий Алексеевич Балакирев и Николай Григорьевич Рубинштейн. Берлиоз обратится благодарной памятью к русским слушателям и в своих мемуарах, которые закончит словами: «Какая из двух стихий может вознести человека до самой высшей из всех вершин: любовь или музыка? Это трудный вопрос. И все же я отвечу так: любовь не может дать представления о музыке, а музыка может дать представление о любви… Но зачем отделять одну от другой? они два крыла одной души». Русской души особенно, — добавит он в разговоре с друзьями. «Манежный концерт меня окончательно в этом убедил».
Тени старого сада
Мария Толстая
В прошлом письме Вашем я нашел «гораздо больше скрытой горечи, чем следовало бы — по-настоящему ей совсем не следовало быть… не предавайтесь Вашей наклонности к хандре и мрачным мыслям… в жизни все-таки нет ничего лучше жизни, как она ни бывает подчас тяжела».
И. С. Тургенев — М. Н. Толстой, сестре Л. Н. Толстого, 1855 Так получилось. Он хотел любой ценой оставить за собой Спасское, и потому лучшая часть имений перешла к брату Николаю. Пригодных для ведения сельского хозяйства, удобных для земледелия. Впрочем, Иван Сергеевич и не имел в виду заниматься делами — только жить и работать. Опытный управляющий был им отпущен и вынужден искать себе иного места. В связи с этим сосед по имению пишет Льву Николаевичу Толстому, который хотел сменить своего управляющего в Ясной Поляне: «На всякий случай приискал человека, которого мне рекомендовали с хорошей стороны, лет 40 — холостой — он был управляющим над большим имением у Тургеневой, — потом заведовал главной конторой и теперь у детей ее поверенным: он получил свободу и ищет место: я за ним посылал — он мне весьма понравился».
