Нет ни сахару, ни ча-аю, Нет ни пива, ни вина, Вот теперь я понимаю, Что я прапора жена...
А потом было так: днем Муся жила дома (этого требовала мать, которая была уже при смерти), а на ночь уходила к мужу. Представляем себе, каких мучений самолюбия стоило ему все это. Но приходилось «старацця», особенно во время бесконечных обедов и ужинов, которые давались в их честь родственниками Давыдовых. Наверное, каждый такой визит был для Куприна испытанием: нужно было следить за манерами, поддерживать светскую беседу, блистать остроумием. Вроде удавалось. Так, в первых числах марта они навещали Мамина-Сибиряка с Гувале, и та написала родным: «Вчера вечером была у нас Муся с мужем, последний нам начинает все больше и больше нравиться»[86]. Для сравнения — через три года Мамин напишет матери о Мусе Куприной: «Бедняжка очень несчастна со своим мужем, с которым никак не может разойтись. Пьяница и т. д.»[87].
Уж Мамин мог бы не развешивать ярлыков! И сам не был ангелом, и сам привел Куприна в трактир Давыдова (в просторечии «Давыдка» или «Капернаум») на Владимирском проспекте. Это дешевое пристанище «третьей власти», репортеров, пленило Александра Ивановича на долгие годы и обрело бессмертие в его рассказе «Штабс-капитан Рыбников» (1906):
«Как и всегда, братья-писатели сидели вокруг длинного стола и, торопливо макая перья в одну чернильницу, быстро строчили на длинных полосах бумаги. В то же время они успевали, не прекращая этого занятия, поглощать расстегаи и жареную колбасу с картофельным пюре, пить водку и пиво, курить и обмениваться свежими городскими новостями и редакционными сплетнями, не подлежащими тиснению. Кто-то спал камнем на диване, подстелив под голову носовой платок. Воздух в кабинете был синий, густой и слоистый от табачного дыма».
Сюда-то и сбегал наш герой от светских раутов. Здесь была привычная для него по Киеву и Одессе атмосфера, и здесь он начал обрастать той свитой забулдыг, какой неизбежно обрастают пьющие люди. В «Капернауме» начался теперь уже петербургский миф биографии писателя, который утверждает, что стал этот кабак его штаб-квартирой, что даже письма ему сюда адресовали, что платил Александр Иванович репортеришкам за каждого приведенного ими забавного человека.
Но это позже, а пока рушилась последняя преграда на карьерном пути Куприна. 24 февраля 1902 года, через три недели после свадьбы, скончалась Александра Аркадьевна Давыдова. По ее завещанию издательство и «Мир Божий» перешли к Мусе, совладельцами назначались Кока Давыдов и Ангел Богданович. Куприн возглавил отдел беллетристики, покинув одноименный отдел в миролюбовском «Журнале для всех». Всё, можно было больше не «старацця». Возможно, так он думал, недопонимая, какая ответственность легла на его плечи, и не представляя, что отныне ради успеха семейного дела его будут буквально заставлять писать. А ведь за ним следили с пристрастием. «Умерла... Давыдова, и Мир Б перешел к мужу ее дочери, — сообщала Зинаида Гиппиус своему корреспонденту. — Говорят, пошатнется Мир»[88].
Об этом говорили не только из-за Куприна. Вскоре после Александры Аркадьевны скончался официальный редактор журнала. Мария Карловна с Богдановичем стояли перед выбором, кого пригласить на его место. Так в один прекрасный день Куприн увидел перед собой Федора Дмитриевича Батюшкова, «породистого» столичного профессора, читавшего курс истории всеобщей литературы в Петербургском университете и на Высших женских (Бестужевских) курсах. Это был обаятельнейший человек средних лет, блондин с окладистой бородой, глаза которого всегда улыбались. Он носил слишком известную фамилию — был внучатым племянником поэта Константина Николаевича Батюшкова. Никакой симпатии поначалу между ним и Куприным не возникло, скорее наоборот. Только через несколько лет Федор Дмитриевич станет самым близким и преданным другом Александра Ивановича.
Обновленная редакция «Мира Божьего» переехала на новое место: вместе с ней молодые Куприны поселились в роскошной квартире на Разъезжей, 7. И вот в Киев, Одессу, которые помнили Александра Ивановича еще Сашкой, стали доходить фантастические слухи: «Куприн живет в Петербурге, женился, он в первых рядах молодых талантливых беллетристов, пользуется всеобщим признанием, тонкий “Журнал для всех” он оставил, сейчас он редактор-издатель толстого журнала “Мир Божий”. Теперь у него денег куры не клюют. У него квартира из десяти комнат, собственная дача в Крыму. Он барин. Своим новым положением Куприн очень доволен. Всем киевлянам, очутившимся в Питере в затруднительном положении, он выдает по 25 рублей»[89].
Эти слухи запомнились Борису Киселеву, сыну киевского друга Куприна. Запомнились и рассказы отца о том, как он навестил Александра Ивановича в той самой барской квартире. Куприн сам был ошарашен переменами в своей жизни, шутил, что Киселев должен явиться к ним на обед только во фраке, и повторял: «Миша, Миша, куда мы с тобой попали!», хотя Миша так до конца своих недолгих лет никуда и не попал.
Приезжали в Питер и другие приятели из прошлого. Один из них шокировал Марию Карловну, ввалившись в гостиную в пальто и мокрых галошах, а на ее вопрос: «Что вам угодно?» — рявкнул: «Да мне не вас, а Сашку, где он, черт его побери, здесь у вас?»[90]
Наверное, не меньшим открытием стали для Марии Карловны родные ее мужа. Вдовий дом, где до сих пор жила Любовь Алексеевна, и съемные квартиры, где обитали семьи Натов и Можаровых, были совсем из другой жизни, нежели гостиные ее родственников.
Покончив со срочными делами и переездом, Куприн повез жену в Москву знакомить с матерью. Нечего и говорить, что Вдовий дом рассматривал Марию Карловну во все глаза и потом судачил, что дамочка-то питерская, модная, свекровь по имени-отчеству называла, а вот «мамашей» так назвать и не смогла. Однако Любовь Алексеевна была счастлива! Она искренне полюбила Марию Карловну и до конца своих дней признавала только ее (вторую жену Куприна она не примет).
Бог весть, понравилась ли невестка сестрам мужа Соне и Зине, которые жили тогда в Подмосковье: первая в Троице-Сергиевом Посаде, вторая в Коломне. Мария Карловна вспоминала лишь о том, что ей удалось познакомиться со знаменитым Стасей.
