109
Написанное отправлял родителям. Они расшифровывали мои каракули, распечатывали и отсылали обратно в тюрьму, чтобы я смотрел на печатные буквы и радовался. Они хотели сделать мне приятное, особенно папа, который носит очки в золотистой оправе и курит с тех пор, как меня посадили.
Интересно разглядывать свои письменные фразы в печатном виде, будто они не мои, а чужие цитаты из давным-давно опубликованных книг, которые давно приелись, забылись и валяются в пыльных загашниках библиотек, распадаются в тирсу и кормят тараканов.
На клетчатой странице блокнотика они выглядят не такими чужими и полновесными. Больше похожи на мои, а корявый почерк делает их несерьезными и детскими, как рисунки дельфинов.
110
Я начал книгу, и со мной стали происходить странные вещи. Стоило о чем-то задуматься, как сразу появлялись люди и, будто читая мои мысли, продолжали тему, начатую в моей голове. У меня это было на уровне сияния сквозь жалюзи, а они ставили на них решетчатые каркасы.
Один из таких людей был Коба. Усатый дядька шестидесяти лет, похож на Сталина. Осужден за недоделанное убийство. Он хотел убить человека, но не смог, только поцарапал.
Мы играли в шахматы, и я проигрывал. У него улучшалось настроение, и он в очередной раз рассказывал про бомбу, сброшенную на Хиросиму и Нагасаки. Оказывается, уран для бомбы американцы взяли из костей динозавров.
Коба:
– В костях динозавров урана больше, чем везде.
Он жил при помощи воспоминаний о химии и женщинах, которых хорошо знал. Всякий раз, начиная разговор с бомбы, заканчивал бабой.
Коба давно катался по тюрьме, и вся тюрьма, от начальника до последнего зэка из петушатни, знала секрет атомной бомбы. Где бы они его узнали? Он не был умным, был начитанным и с хорошей памятью. Я называл его энциклопедией – хранилищем любопытных знаний. Они в нем хранились, и все.
111
– Если бы не было динозавров, – говорил Коба, – не было бы гонки вооружений, холодной войны, Карибского кризиса, аттола Бикини, моды на бикини, академика Сахарова, Советского Союза, США, понятия «сверхдержава», ядерной угрозы, чернобыльской катастрофы, подлодки «Курск» (дальше можно продолжать на свое усмотрение), потому что урановые рудники – это древние кладбища динозавров.
Динозавры ели много травы, а трава была огромных размеров. От радиации все вырастает до огромных размеров. Земля была радиоактивней раз в десять, чем сейчас. Растения, как губка, впитывали все подряд, но того урана, что в растениях, было недостаточно для изготовления атомной бомбы, тогда приходили травоядные динозавры, поедали растения, и уран скапливался костях.
В костях есть кальций, он замещался ураном, потому что уран активней кальция. Кости становились урановыми. Но урана все равно было мало для изготовления атомной бомбы. Тогда приходили плотоядные динозавры, пожирали травоядных вместе с костями, и концентрированный уран из костей травоядных динозавров переходил в кости плотоядных, поэтому кости плотоядных динозавров становились все более урановыми. Потом плотоядные жрали друг друга, и урана в костях становилось столько, что его легко хватало на изготовление атомной бомбы. Вот и весь секрет.
– Видишь как? – говорил Коба. – Жизнь только возникла, а уже посеяла семена своей погибели. Можно сколько хочешь орать: «Миру – мир! Войны не нужно!», а конец все равно один. То есть, как говорил Станислав Лем, «человек рожден для того, чтобы разрушить материальную вселенную». Эта мысль меня очень согревает. Все-таки есть надежда, что это когда-нибудь закончится. Может, даже сегодня.
– Сегодня?
– Ну, это я так… образно.
Дальше можно слушать, а можно не слушать. Если слушать, то говорил он примерно следующее.
Коба:
– На Земле есть все, чтобы это пророчество сбылось. Ну понятно. Они всегда рядом. Сидят друг перед другом и кормят друг друга с ложечки. Жизнь и смерть, я имею в виду. Низ, верх – их можно вращать по-разному, если не к чему приложить, а без человека не приложится. Без человека ни верха, ни низа не бывает, как и созвездий не бывает, и вообще, многое без него пустой звук и смысла не имеет, а если смысл хоть изредка теряется, то его и нет вовсе. Смысл – это, наверное, человеческое изобретение. Животные, я думаю, таким не страдают. Им достаточно вовремя набить брюхо, а человеку, чтобы жить, при этом страдая, нужно для страданий какое-то оправдание. Хоть какое-то, чтобы не зря. Лишь бы к чему-то прицепиться, любая дрянь достойна стать смыслом его жизни. Ему это нужно для выживания, ведь без смысла бессмысленно жить. Кто-то смысл находит в игре, кто-то в детях, славе, деньгах, женщинах, мужчинах. Кто-то думает, что умнее и добрее всех, и находит смысл в милосердии. Кто-то молится с утра до вечера. Кто-то верит в любовь, тем и живет, а кто-то очень хорошо ненавидит. Кто-то уходит в работу с головой, во многих местах почти все поголовно. Или наоборот, смысл в праздности, удовольствиях, радостях и приятных воспоминаниях. Есть такие, кто любит грустить и верит, что слезы очищают, а есть смысл искать смысл. Все что угодно может быть смыслом, любая пылинка, ведь смысл – топливо жизни, даже смерть бывает смыслом жизни. Сколько самоубийц, глупо или геройски погибших, нашли смысл жизни в смерти? Сколько раз чужая смерть помогала другим жить? Посмотреть на палачей: очень довольные жизнью долгожители. Даже если не палач, а волею судьбы стал убийцей, например на войне или еще как-то, ведь убийцами становятся от страха перед смертью, а иначе зачем убивать? Он выбрал свою жизнь, а чужую забрал ради своей. Выживает сильнейший, и так далее. Жизни нужно кушать, а иначе она умрет с голоду. Вот она и проявляет волю. Воля к жизни такая живучая, что ей даже человек не нужен. Воля – это смысл жизни для животных, то есть это голод, а жизнь – это самый голодный паразит. Он на самой вершине пищевой пирамиды, он и есть пирамида, а смерть – это его рот, которым он ест. Но на самом деле воля, смысл, жизнь, смерть, судьба – это слова, а означают они одно, то самое нечто, что хавает бесконечно.
После таких слов на еду смотреть не хочется.
Завтрак, обед, ужин, промежуточные перекусы, походы на дальняк и все, что происходит вокруг, даже самое незначительное, все глубже и глубже всасывают в болото – неужели из него не вырваться?
Время обеда, и снова, как зомби, тянусь за пайкой, потому что хочется жрать, а не пожру – ослабею и сожрут.
После еды все моют тарелки. Выстраивается очередь к раковине. Рядом стоит Рома, вечноголодный, противоречивый, но большей частью добрый человек, улыбается, как умеет улыбаться Рома, лицом и плечами, обнажая десны с острыми осколками коричневых зубов.
Рома:
– Ну что, Режиссер, заморил червячка?
Заморил червячка. Устами такого младенца, как Рома, глаголет истина. Я так подумал, но вслух не сказал. Рома не принял бы юмор, перестал бы улыбаться и не угостил бы конфеткой. Рома всегда затарен конфетками, чифирь заедать. Ради конфетки стоило промолчать, но я сказал:
