Легко сказать. Джина выпалила:
— А я тут при чем?!
Софи резко обернулась и смерила мать злобным взглядом. Потом сорвала наушники, бросила их на кровать и выбежала из комнаты, хлопнув дверью. Наступила тишина. Мистер Эллис медленно свернул ленту.
— Простите…
Джина посмотрела на агента: жалкий, маленький, костлявый. Плохая кожа, дурная стрижка. Вокруг бушует семейный скандал, а он, бедный, пытается замерить комнату.
— И вы меня простите. Мне очень жаль, правда.
Когда мистер Эллис ушел («Я еще посоветуюсь с коллегами, но примерная цена вашему дому — двести двадцать пять тысяч фунтов»), Джина села за фортепиано. В последние недели она совсем забросила музыку. Летом учеников почти не было, а тем, кто звонил, она отвечала, что скоро уезжает в отпуск.
Джина сыграла два такта из «Фантазии» Моцарта, которую любили играть на экзамене ученики шестой ступени. Получилось бездушно. Она не чувствовала ни малейшего интереса ни к музыке, ни к детям, в которых воспитала любовь к фортепиано и которыми прежде гордилась, ведь в тринадцать лет они уже сами хотели заниматься. «Надеюсь, к десяти годам ты достигнешь шестой ступени, а к двадцати одному сможешь играть сонаты Бетховена целиком», — говорила ока новеньким.
Джина вздохнула и убрала руки с клавиш. Ее вдруг охватила ностальгия. Она вспомнила дни своего чудесного прошлого, когда Фергус уезжал по делам в город, Софи уходила в школу, она давала уроки, а в холодильнике ждали продукты для ужина…
«Будьте осторожны с воспоминаниями, — предупредила ее Диана Тейлор. — Не надо идеализировать прошлое, иначе вы изведете себя сожалениями. И ностальгией. Ностальгия — жестокий убийца».
— Можно войти? — спросил Лоренс.
Джина обернулась. В хлопковых брюках и голубой рубашке с закатанными рукавами он стоял в дверях гостиной и держал блюдо.
— Захотелось тебя угостить.
— Лоренс!
Она бросилась к нему с объятиями и расцеловала.
— Это китайские блинчики. Начинка овощная, так что Софи тоже может поесть. Как дела?
Джина взяла блюдо и приподняла фольгу: под ней в блестящем коричневом соусе лежали шесть полукруглых блинчиков.
— Как мило!
— Я подумал, это лучше, чем цветы… ты говорила — их приносят на похороны.
Она улыбнулась:
— Правда? Как здорово, что я так сказала! Выглядит невероятно аппетитно.
— Да и ты неплохо выглядишь.
— Кажется, мне уже лучше.
— Здорово! Я за этим и пришел.
Джина прошла на кухню и поставила блюдо в холодильник.
— Пойдем в сад. Надоело дома сидеть! Только что приходил агент замерять дом. Мне теперь очень неудобно. Софи устроила сцену и убежала.
— Знаю. Она у нас.
Джина резко обернулась.
— Да?
— Ага. Хилари даст ей работу. Она уже давно хотела, просто замоталась. Так что Софи успеет хотя бы месяц поработать.
Джина поднялась на ромашковую поляну.
— Она мне ничего не говорила.
— Правда? А ты против?
— Не знаю… Мы постоянно молчим. Она считает, что это моя вина, понимаешь? Если бы я в то утро не раскричалась, Фергус бы не ушел. Мой скандал был для него последней каплей.
Лоренс сел на готическую скамью. Фергус не забрал ее, однако дал понять, что приносит большую жертву. «Ее сделали специально для нашего сада, пусть здесь и останется. При продаже дом от этого только выиграет».
— Я даже поговорить с ней не могу. На вопросы про ужин она отвечает, а все остальное время молчит.
Если честно, я ревную. Ужасно боюсь, что она будет ездить к нему в гости и что у них появится другая жизнь, о которой я ничего не буду знать. — Джина села рядом с Лоренсом и вдруг с жаром добавила: — Как же я рада тебя видеть!
— Я не хотел, чтобы ты считала меня грубияном. А то выгнал тебя из дома… Проявил «строгую любовь», как говорят американцы.
— Никакой ты не грубиян. Тогда я жутко разозлилась, но потом все поняла. И вообще ты был прав. Я теперь хожу к психологу. Ну, я говорила уже по телефону. Она очень милая.
Лоренс оперся локтями на колени.
— Опиши ее.
— Лет сорок, рыжие кудрявые волосы, одежда мягких цветов, хотя сама она далеко не мягкая. Скорее холодноватая, отчужденная. Что-то вроде учительницы или няни. — Джина широко улыбнулась. — И мне очень понравилось с ней разговаривать.
Он тоже улыбнулся:
— Не сомневаюсь. Ты у нас та еще болтушка.
— Ага, и ей можно грубить.
— Это тоже по твоей части.
Она пихнула его в бок.
— Хам!
— Хам, который отлично тебя знает, — согласился Лоренс. — И который страшно рад, что к тебе возвращается чувство юмора. Неделю назад ты выглядела так, будто тебя ударили по лицу.
Она опустила глаза.
— Джина.
— Мм?
— Ты еще хочешь, чтобы он вернулся?
Она молча сцепила и расцепила пальцы. Потом сунула руки в карманы джинсовой куртки и очень осторожно, будто ее слова могли быть использованы против нее, произнесла:
— Уже не так, как раньше.
Лоренс вздохнул и встал.
— Ну, мне пора к плите. Вчера в ресторане было четырнадцать посетителей, не считая постояльцев.
— Как Хилари?
Лоренс нахмурился.
— Устала до чертиков.
— Боюсь, это я ее доконала.
— Нет, ты тут ни при чем. А если и при чем, то все остальное ее доконало не меньше. Она нашла у Адама экстази, а у Гаса — пачку «Мальборо».
— Ви бы сейчас сказала: «В армии их бы сразу уму-разуму научили».
Лоренс улыбнулся:
— И Хилари с ней согласилась бы! — Он поцеловал Джину в щеку. Как всегда, она пахла свежими лимонами. Хилари же пахла пряностями. — Береги себя. А я буду подкармливать твое разбитое сердце. Заходи в гости.
Джина помолчала — вспомнила Хилари, склонившуюся над корзиной для грязного белья. Подруга была рада ее уходу.
— Зайду, когда у вас станет меньше дел…
— Нет, в любое время.
Они улыбнулись друг другу.
— Раньше ты говорила: «Проваливай».
— Ну, тогда проваливай!
Лоренс пересек ромашковую поляну и спустился на широкую тропинку, огибавшую дом. Затем послал Джине воздушный поцелуй и исчез за воротами.
По понедельникам на уиттингборнской рыночной площади появлялись десятки палаток с одеждой; ряды пестрели яркими спортивными костюмами, футболками и китайскими кроссовками. По пятницам вместо одежных палаток открывались сырная и рыбная, лоток с любимыми орехами и сухофруктами Софи и омерзительный мясной фургон — с потолка свисали целые туши в полиэтиленовых пакетах. Сами мясники были красные, под цвет товара; они громко выкрикивали цены и огромными ножами рубили кости. Проходя мимо этого фургона, Софи всегда отводила глаза. В ее классе учился мальчик, который по субботам подрабатывал у мясника; когда он листал Шекспира, она с отвращением и замиранием сердца наблюдала за его руками.
