— Но ведь есть и другое объяснение, Ронни! Возможно, ему кто-то дал эти деньги.
— Он мог взять их у нее!
— Только не твой отец. Он — сама честность и порядочность.
— Я сказал ему в тот день: «У тебя есть незаслуженное преимущество. Ты безупречен во всем». «В жизни так не бывает», — ответил он мне. «Ты можешь оглянуться на свою жизнь без чувства вины и стыда», — сказал я, на что он ответил: «Ах, если бы это было так!» Это, конечно, может быть просто позерство, игра в благородство и достоинство. Но меня насторожило другое: он, мол, всегда знал, что я невиновен, — вот что он сказал.
— Но ведь так и есть!
— Разумеется. Но откуда ему это знать, если бы он не знал, кто настоящий убийца? Неужели он поверил мне на слово?
— Твое слово ничего, значит, не стоит?
— Те времена, когда мое слово чего-то стоило, увы, прошли.
— Но зачем ему было убивать? У него нет на то никаких оснований! Не думаешь же ты, что он из тех, кто может убить девушку в надежде на то, что найдет пятифунтовую купюру в ее чулке!
— Я хотел жениться на ней, — сказал Ронни и налил себе еще джина. — Я говорил тебе, что она была влюблена в меня, но не уверен, знаешь ли ты, что я тоже ее любил. Да, представь себе. Я был влюблен в нее, а так как я никогда прежде не хотел ни на ком жениться — даже на тебе! — я решил познакомить ее с отцом. Мне хотелось, чтобы все было как положено, чтобы ничего не оставалось в тайне. Я не сказал ему, что она проститутка, и не предполагал, что он догадается. Но он понял это. Он не подал виду и был вежлив с ней, как аристократ с незнакомой особой, которую игнорируют на званом вечере. Но потом он мне все сказал, и я чувствовал себя как побитая собака. Он спросил меня, уж не намерен ли я жить на ее заработки, и так насел на меня, что мне пришлось поклясться, что никогда ее больше не увижу. Но я, конечно, продолжал с ней встречаться, и однажды мы на него наткнулись. А на следующий день я получил от него письмо. Он писал, что обдумывает шаги, которые можно предпринять, чтобы спасти меня от окончательного падения.
— Это еще ни о чем не говорит.
— Лучшее, что он мог сделать, — это убрать ее с дороги.
— Но не убить же!
— Он приговаривал людей к смерти в Индии.
— Безумие думать, что он способен на такое.
— Меня сводит с ума мысль, что он мог это сделать. Если это не он, то откуда же у него купюра?
— Да откуда угодно. Ему ее мог дать Джордж.
— Каким образом?
— Джордж купил у него картину — вот эту, — и я почти уверена, что он собирался расплатиться за нее пятифунтовой купюрой. Или, возможно, это была часть цены. Не знаю, сколько она стоила.
— И ты думаешь, Джордж послал ему ту самую купюру?
— Ничего я такого не думаю.
— Тогда что ты хочешь сказать?
— То, что я уже говорила: он мог взять ее где угодно.
— Как еще у него могли оказаться пять фунтов, спрятанные в чулке проститутки? Скорее всего, он взял их сам. И если это так… о Боже! Я этого не перенесу!
— Ронни! Бедный Ронни! Выпей еще.
— Что мне делать с этой проклятой купюрой? Я сожгу ее!
— Нет, не делай так. Это глупо.
— Не могу хранить ее у себя.
— Дай мне, я ее обменяю.
— Я не могу держать ее у себя. Я этого не переживу.
— Понимаю.
Клэр встала, нетвердой походкой подошла к столу, где лежала ее сумочка, и сказала:
— У меня три, нет, четыре фунта. Четыре фунта, семь шиллингов и шесть пенсов. Это все, что есть, Ронни. Я отдам тебе остальное в другой раз.
— Хорошо. Я не могу хранить ее у себя.
— Конечно, дорогой, но я не вижу в этом ничего страшного. Абсолютно ничего. Потому что не верю, что твой отец совершил нечто подобное и что он вообще способен на такое.
— Я сидел и думал в полном одиночестве, сидел и думал, пока мне не стало казаться, что схожу с ума. Ты знаешь, что за человек мой отец.
— Я его прекрасно знаю. И считаю, что ты ошибаешься.
— Мне больше некуда было идти и не с кем поделиться.
— Теперь тебе легче, так ведь? Потому что ты совсем, совсем неправ, и сейчас, мой бедный Ронни, я налью тебе еще джина, а потом ты пойдешь домой.
— Джордж приезжает сегодня?
— Нет, он все еще в Шрусбери. Его мама сломала ногу…
— Тогда я останусь здесь.
— Нет, ни в коем случае!
— Не гони меня. Иначе ты потеряешь меня навсегда и никогда больше не увидишь. Впрочем, я и так уже пропал. Я погиб! Каждый, чей отец — убийца, может считать себя погибшим человеком.
— Ты пьян, Ронни. И потому тебе так плохо.
— Ты не лучше. Разве ты не пьяна?
— Хоть раз попытался бы вести себя прилично. Ты находишься в моем доме…
— Будь проще, Клэр. Ты ведь знаешь, кто мы такие.
Глава XII
Клэр проснулась разбитая и злая и, вспомнив о немытых бокалах и грязных, заваленных окурками пепельницах в гостиной, торопливо оделась, чтобы прибраться раньше, чем проснется Эльза и увидит весь этот беспорядок. Открыв окно, она впустила в комнату утренний воздух. Вчера они поступили крайне неосмотрительно, и теперь страх разоблачения мучил ее — никогда прежде она не прибиралась в такой спешке, а головная боль удваивала ее мучения. Даже зеркало было безжалостно к ней.
Она вернулась через некоторое время с чашкой чая и разбудила Ронни.
— Не шуми, — шепотом сказала она. — Вчера мы вели себя как круглые идиоты, но пока Эльза, по-моему, ничего не заподозрила. Я встала вовремя и успела навести порядок.
— Она австрийка. Ее ничем не удивишь.
— Напрасно так думаешь. Она порядочная девушка, встает в семь утра, чтобы попасть на утреннюю службу.
— Ладно, что я должен делать?
— Оденься, только тихо. Главное — не шуметь. Я сейчас отправлю ее за покупками. Она это любит. И тогда ты сможешь выйти.
— Я не тороплюсь. У тебя есть свежие газеты?
— Сейчас принесу.
Клэр принесла «Таймс» и «Дейли экспресс», причесалась и вышла из комнаты. Как ни в чем не бывало, поговорила с Эльзой, одела и накормила Клариссу. Примерно через час она вернулась в спальню и увидела, что Ронни лежит на кровати в рубашке и брюках, уткнувшись лицом в подушку. Газеты валялись на полу.
— Просыпайся, — раздраженно сказала она. — Тебе пора идти.
Он не ответил, и, когда Клэр стала тормошить его за плечи, Ронни повернул к ней по-детски беспомощное лицо в красных пятнах от плача и произнес:
