На пороге ее дома он с какой-то неуклюжей учтивостью пожелал ей спокойной ночи.
Клэр, раздосадованная, но все же довольная тем, что наконец осталась одна, поднялась к себе и по дороге зажгла свет во всех комнатах. Ребенок спал, Эльза тоже давно легла. Клэр сняла шляпу, надела домашние туфли и поставила чайник. Она зевнула и хотела открыть новую пачку сигарет, когда зазвонил телефон.
— О Господи! — воскликнула она. — Когда-нибудь закончится этот проклятый вечер?
Она с ненавистью уставилась на телефон, но трубку не снимала. Своей упрямой настойчивостью звонок все-таки одержал верх, и, в ярости подняв трубку, она услышала знакомый голос.
— Да, — сказала она. — Я так и думала, что это ты.
Глава XI
Через десять минут приехал Ронни и обнаружил, что входная дверь открыта. Мокрые шляпу и плащ он повесил на вешалку в прихожей. Возле гостиной он столкнулся с Клэр, выходившей из спальни. Она уже переоделась и была в своем старом домашнем халате. Клэр смыла макияж и будто нарочно, чтобы не выглядеть привлекательной, наложила на лицо жирный крем, отчего ее лоб и щеки неприятно лоснились.
— Ты закрыл за собой дверь? — спросила она.
— Да, конечно.
— Что случилось? — осведомилась Клэр, пристально глядя на него. — Выглядишь ты ужасно.
— Это был самый худший день в моей жизни. Я побывал в аду.
— Так, садись. Чай будешь пить?
— Нет, не буду. Хотелось бы знать, где ты была весь вечер. Я звонил тебе три или четыре раза. Последний раз — из телефонной будки. Я вышел прогуляться. Мне было так плохо, что я ушел из дома.
— Что случилось, Ронни?
— Я не уверен, случилось ли вообще что-нибудь, и это самое ужасное. Где ты была?
— Вышла пообедать, это не имеет к тебе никакого отношения.
— Ладно. У меня нет сил с тобой ругаться.
Ронни сделал нетвердый шаг к столу и плюхнулся на стул. Он откинулся на спинку, и лампа высветила морщинки на его безжизненно-бледном лице. Клэр смотрела на него враждебно и тревожно. Наконец он печально заговорил.
— Я в жизни никогда не питал иллюзий, — начал он, — и представления не имею, зачем мы живем на этом свете. Жизнь бестолковая, грязная и в общем бессмысленная штука, и мы в ней — какие-то мухи или жуки, кружащие над зловонным озером. Но все не совсем так, хотя так думать понятнее и проще. Жизнь гораздо сложнее, потому что иногда в ней встречаются люди, которые вроде бы знают, для чего вся эта возня, и считают такое положение вещей разумным. Как мой отец, например. Эти люди, по-моему, из прошлого, из вымирающего поколения. Я вовсе не считаю, что они правы. Я никогда не возлагал на них особых надежд. Но они существуют, и невозможно от них отмахнуться. В некотором смысле они внушают доверие, хотя мы не верим в то, что они нам говорят. Но когда выясняется, что они врут и лицемерят и, как все остальные, способны на мерзкий поступок, мы испытываем чудовищное потрясение. Ты понимаешь, о чем я?
— Нет, — сказала Клэр.
— Если не захочешь понять меня, то и не поймешь. Значит, я напрасно пришел сюда. Но мне больше некуда было податься.
— Тебе надо выпить, — заметила Клэр. — Я купила утром бутылку джина.
Она вышла и вернулась через минуту с подносом, на котором позвякивали два бокала.
— Есть бутылка джина, полбутылки плохого вермута, якобы французского, и вода, — сообщила она, — больше ничего нет.
Ронни встал, наполнил стакан джином на три пальца, добавил немного воды и выпил залпом.
— Если тебе очень плохо, я тоже выпью, — сказала Клэр.
— Ты знаешь моего отца, — проговорил Ронни. — Как ты считаешь, он способен на… ну, в общем, на преступление?
— Я считаю, что нет ничего невозможного, но его трудно заподозрить в чем-то предосудительном. Нет, ей-богу, вряд ли.
— Нет ничего невозможного, — повторил Ронни. — Именно это выбивает почву из-под ног.
— Ты что-то узнал о нем?
— Я не уверен, — ответил Ронни, наливая себе еще джина с водой.
— Налей и мне тоже.
— Не пей слишком много. Я хочу, чтобы ты слушала. Помнишь, я говорил о Фанни Брюс?
— О Господи, конечно, помню. Я вспоминала ее сегодня в тумане. Хорошо, продолжай.
— В тот роковой вечер, прежде чем расстаться с ней, я дал ей пять фунтов. Да, пятифунтовые купюры под ногами не валяются, по крайней мере у меня, и я обратил внимание на номер, который стоял на той бумажке. Номер был удивительный — 0 13 575310, цифры вначале увеличиваются по восходящей, а затем уменьшаются, и я невольно запомнил их порядок. Но когда велось следствие, не было даже упоминания о деньгах, найденных при ней, и я тоже ничего не сказал, потому что понял — чем меньше говорить, тем лучше для меня.
— Но если ты дал ей пять фунтов, а когда тело нашли и при нем не было денег, это значит, что ее убили и ограбили. Убили ради денег. Это как раз говорило бы в твою пользу.
— Они бы мне не поверили. Они спросили бы, где я взял эти деньги, и мне пришлось бы ответить: в Харрингее. Это стандартный ответ, и никто бы не поверил. Я решил ничего не говорить.
— Но к чему ты вспомнил об этом сейчас?
Ронни извлек из внутреннего кармана потертый сафьяновый бумажник и достал из него сложенную вдвое пятифунтовую купюру.
— Это то, что я ей дал, — сказал он. — Вот номер: 0 13 575310.
— Откуда она у тебя?
— От моего отца. Он дал мне ее позавчера.
— Как это случилось?
— Я пришел к нему, чтобы он помог мне получить работу, которую мне обещали, если я найду двести пятьдесят фунтов. В общем, он отказал, но дал несколько фунтов, чтобы от меня отделаться. И в том числе эту пятифунтовую бумажку. Я ее не разглядывал до вчерашнего дня, а когда увидел номер, то решил, что схожу с ума. Это та же самая купюра, как видишь.
— Но неужели ты думаешь, что…
— Да ничего я не думаю! Но я дал ей пять фунтов, а кто-то ее убил и забрал эти деньги, а теперь они опять у меня. И получил я их от отца!
— Но даже если бы он убил ее — как это нелепо звучит! — и взял деньги, он бы не дал их тебе! Опомнись, Ронни, он все равно останется джентльменом, даже если превратится в убийцу! Он бы так не поступил.
— Ну, так и быть — он их мне не давал, — признался Ронни. — Я сам взял. Вытащил из его бумажника. Он заявил, что не даст мне двухсот пятидесяти фунтов, которые я бы все равно ему вернул, и потому я взял то, что попалось под руку, то есть эту пятерку и три купюры по одному фунту.
— Ты же вор!
— Знаю. Я знаю, что собой представляю, и не о чем тут переживать. Мне он не был симпатичен, но я в него верил. А теперь…
