И вот – премьера! Первая премьера в нашей жизни.
Я смотрю сквозь дырочку в «жёлтом» занавесе.
Зрителей полный зал. Все пришли.
Я поворачиваюсь к своим друзьям. Мы волнуемся.
Баран всё время застёгивает и расстёгивает на своём сером пиджаке без рукавов единственную пуговицу и бормочет свою роль: «Ну и что?.. Допустим… Короче, чего ты хочешь?!»
Гоша входит в образ. Он одет в белую сорочку и чёрные брюки.
Когда я увидел Гошу в таком праздничном наряде, я недоверчиво спросил:
– Разве так должен выглядеть мужчина неопределённого возраста?
– Не уверен, – ответил Гоша. – Но уже поздно что-то менять.
Я поправляю на носу старые бабушкины очки с толстыми стёклами. Они всё время спадают с носа. К тому же сквозь них практически ничего не видно. Я, можно сказать, передвигаюсь на ощупь.
– Пора, – произносит Гоша.
Он заводит будильник, который, как написано в пьесе, должен изображать «едва слышное, можно сказать, отдалённое» тиканье часов.
Будильник громко тикает и внезапно разражается оглушительным звоном.
Гоша сердито стучит по нему кулаком.
Будильник замолкает и, как ни странно, начинает «едва слышно тикать».
– Ну! – хрипит Баран и подталкивает Гошу к занавесу. – С Богом!
Гоша вываливается в зал с диким воплем:
– Как давно я покинул этот дом!
Он брякается на пол, смотрит в потолок и заунывно воет:
– Не-ебо! Я давно-о не видел тебя-я-а!..
Следом выскакиваю я. Придерживая бабушкины очки, я чуть было не спотыкаюсь о Гошу и испуганно ору:
– Кто вы?!
Гоша почему-то хватает меня за ногу.
– Я-а-а? – ревёт Гоша.
Я пытаюсь вырвать ногу из цепких Гошиных пальцев.
Гоша хватает меня за вторую ногу.
– Это ты?! – кричу я и валюсь на Гошу.
Гоша подхватывает меня. Бабушкины очки летят с моего носа вниз и стукают Гошу по лбу.
У бабушки очень тяжёлые очки.
– Да… это я… – Гоша потирает ушибленный лоб.
Неожиданно занавес падает и перед публикой предстаёт ошалевший Баран.
Лицо у него такого же цвета, как упавший занавес.
Я продолжаю барахтаться на Гоше. У Гоши никак не получается спихнуть меня с живота.
Я стараюсь выкрикнуть:
– Я узнал тебя!
Баран мычит:
– Ну и что?
Наконец я вскакиваю на ноги.
– Это же ты?! – кричу я и неожиданно чихаю.
Баран садится на пол. Видно, ноги не держат.
– Допустим… – кряхтит Баран.
Я тоже сажусь рядом. Подбираю бабушкины очки и напяливаю их на нос.
– Как давно мы не виделись, – говорю я Барану. – Мы – три давних друга.
Пропустив половину текста, Баран произносит:
– У меня нет для вас игрушек!
Гоша подсаживается к нам и тоже говорит какую-то ерунду:
– Ничего! Не переживай! Мы их купим!
– А то! – кивает головой Баран.
Полный провал! Только я верен тексту. Я говорю:
– Когда я снимаю очки, весь мир кажется мне добрым и размазанным…
Хотя это совершенно не к месту. Полная белиберда…
Гоша молчит. А он должен произнести:
– Ты опечалил его…
И Баран молчит. Он снимает с себя серый пиджак без рукавов и набрасывает его на Гошу. Прямо на голову.
Гоша снова молчит. А он должен медленно встать на ноги, подобрать с пола серый пиджак без рукавов, надеть его и, посмотрев на небо, произнести:
– Да, будет дождь… Пора в дорогу!
И тиканье часов должно усилиться.
А потом должен опуститься занавес.
Но ничего этого не происходит.
Зрители смотрят на нас, едва сдерживая рыдания. Или гомерический хохот. Я не вижу через бабушкины очки.
Потом полковник Борис Моисеевич, утерев слёзы, говорит нам:
– Орлы! Сейчас будем чай пить! С яблочными пирогами!
Видно, других пирогов в нашем городе не пекут.
Часть третья
Ворота
Письмо
Я получил письмо.
На первый взгляд оно показалось мне странным.
На конверте был указан только мой адрес. А в графе «Адрес отправителя» написаны лишь две буквы:
«А» и «О».
С такими инициалами я никого не знаю.
Но самое удивительное, что на конверте стоял штемпель с датой отправления – 20.12. Это значит – двадцатое декабря. А год я вообще не смог разобрать. Он плохо пропечатался.
Получается, письмо было послано четыре месяца тому назад. Даже чуточку больше.
Сегодня двадцать первое апреля. Через двадцать дней мой день рождения!
Я вскрыл конверт. В нём лежал тетрадный листок.
На листке я прочитал:
«Ты никогда меня не простишь! Я знаю. Но всё-таки прости меня. Больше я ничего не хочу от тебя. Пожалуйста, прости меня! Моя глупость будет наказана. Она уже наказана. Пожалуйста, прости меня».
И всё. Я повертел листок. Больше ничего.
Я снова пробежал глазами письмо.
Знакомый почерк.
Только это не её почерк. Я помню её почерк. Он такой наклонный и ровный.
А это какие-то каракули.
И потом, инициалы – «А. О.».
Да нет у меня таких знакомых. Ни в нашем городе, ни на всей Земле.
Я положил письмо на тумбочку и задумался.
Вот кто-то четыре месяца тому назад взял ручку и написал мне эти слова в надежде, что я получу их вовремя и что-то изменится в его или в её жизни. Но письмо затерялось где-то. А потом всё-таки нашлось. Только поезд ушёл, как любит повторять моя бабушка. И, когда она говорит это, мне всегда становится одновременно и грустно, и спокойно, и весело на душе.
И вот почему.
Однажды мы с мамой (мне было тогда года четыре) собрались куда-то ехать. Я уже не помню куда.
