– Не перебивай, о великий халиф. История длинна, и я щажу тебя, не начав ее с того мига, когда матушка Ипполита подарила своего малыша миру. Теперь же молодой ваятель был пусть и знаменит, но еще достаточно молод, чтобы искать не утешения для чресл, но отраду для взора и духа.
Никто не заметил, что томительная сила Эроса, истинного владыки Эллады, как и каждого человека под этими небесами, породила глубокую печаль в душе Ипполита. Ту самую печаль, что живет в настоящем художнике, изнемогающем в усилии понять, ухватить и удержать мимолетное, создавая вновь и вновь отблески, изгибы и всплески прекрасного, всего на миг открывающиеся глазам и сердцу смертного. Они исчезают быстро и навсегда, растворяясь в привычных глазу и сердцу чертах обыденного, теснящегося кругом мира… Борьба с таинственными, непонятными, но неизбежными законами времени, с вечным изменением мира, со смертью даже, когда утрачивается то, что мило, а мило художнику только прекрасное, столь часто оказывается бесплодной… Не хватает божественного вдохновения, меркнет свет, и художник, жалкий и измученный, простирается на земле без сил и желаний, полный отчаяния…
Ипполит был подлинным сыном Эллады и высшее выражение красоты видел в прекрасном и желанном теле женщины. Женщины, имеющей столь великую власть над лучшими мечтами мужчины, что одно ее появление способно превратить пустыню в благоухающий сад.
«Но в чем тайна этой власти? Что такое красота женского тела? Отчего красиво одно и некрасиво другое?» – пытался понять Ипполит.
Как искусный ваятель, он хорошо знал, что ничтожнейшая разница в изгибе линии способна превратить прекрасное в безобразное или, наоборот, сделать некрасивое очаровательным. Почему же эта небольшая разница то непривлекательна, то дивно ласкает взгляд и осязающие пальцы? Почему красивы только немногие пропорции тела и лика, остальные же, а их бесчисленное множество, безошибочно отвергаются даже невежественным человеком? Есть красота, нравящаяся немногим, но есть и такая, перед которой склоняется любой мужчина, которой восхищается любая женщина, застывает в изумлении еще ничего не изведавший юнец…
«Как мне, смертному, понять эту истинную, безусловную красоту женщины, созданную богами как высший дар, утешение и счастье для смертного сына земли?» – спрашивал сам себя юноша.
Как создать ее воплощение в статуе, что была бы прекрасней, чем Урания, более зовущей и властной, чем Анадиомена, изваянная Праксителем, более чарующей, чем Аэлла-амазонка, созданная Леохаром?
В памяти Ипполита стали сменяться картины его недавнего, но более чем поучительного странствия через знойную дымку ливийских берегов, по воле чистого ветра Крита, через темную зелень кипрских рощ…
…Шествие красивых гетер в прозрачных одеждах или совершенно обнаженных на набережной Александрии… Танцы влюбленных друг в друга женщин на укромных полянах Лесбоса… Бег нагих девушек с факелами во время Тесмофорий… Хоровод очищения красотой – Гормос – на площадях лаконских городов… Тайные празднества Посейдона и Коттито на Крите и в Микенах…
И везде, как символ чистого Эроса Эллады, далекой от варварского стыда перед красотой, – нагая молодость, стройная, гордая, ничем не стесненная и уже только этим красивая…
В святилищах древних разрушенных храмов, на стенах больших пещер, на откосах гладких скал Ипполит не раз встречал уцелевшие изображения в виде статуэток, фресок, очерченных грубыми бороздами рисунков. И в те далекие времена поклонялись женщине, служили ее красоте. Древние не достигли искусства Эллады, но в верных линиях, правильных расчетах безошибочно замеченной пропорции угадывались настоящие, вдохновленные богами мастера. Вначале Ипполиту казалось грубым и несовершенным восприятие красоты женщины, о котором говорили изображения древних. Но постепенно молодой ваятель понял, что творцы в далеком прошлом своим тысячелетним опытом постигли многое и, хотя не смогли точно передать гармонию форм тела, оказались ближе к тому, чтобы выявить саму сущность женского очарования, чем он, наследник многих поколений мастеров Эллады.
Ипполиту казались бледными и невыразительными скульптурные каноны Эллады, созданные и утвержденные великими ваятелями, его учителями – Фидием, Поликлетом, Лисиппом…
Творцом образа женщины стал Поликлет, взявший моделью знаменитую бегунью Левкофрис. Лакедемонянка с узкими бедрами, широкими плечами и грудью, с броней толстых мышц вокруг талии, показалась Поликлету истинным соответствием идеалу эллинского мужа, воссозданного им в статуе Копьеносца. Поликлет ошибался в своем стремлении к сходству там, где требовалась противоположность. Но влияние великого мастера сделало свое дело, создав моду… Даже Пракситель изваял Афродиту, взяв за образец чудесное, гибкое и сильное тело своей возлюбленной, знаменитой гетеры Фрины, но потом изменил статую, поддавшись установленным требованиям. Рассказывали, что это стоило ему любви Фрины, которая стала покровительницей безвестного художника из Ионии. Тот создал статую Афродиты-Астарты, ни в чем не уступавшую прославленным творениям Эллады, взяв за образец тело красавицы гетеры. Фрина велела отлить ее из серебра и подарила храму Афродиты в Пафосе.
Узнав об этом, Ипполит впервые увидел путь к решению мучившей его задачи. Афродита и Астарта… Это соединение древних канонов, знания Крита и Востока с утонченным эллинским искусством, сочетавшимся с пониманием жизни, Эроса и красоты, с умением воплотить его в камне и металле…
Как же случилось, что в Элладе, где царствуют любовь и женщина в своих двух чудесных ипостасях – прекрасной богини и умной гетеры, – художники не создали образ, передающий все очарование, власть и могущество женщины? Образ, который заставлял бы замирать от восхищения, томиться светлой печалью, бесстрашно устремляться в неведомую даль… Образ, воплощающий могучее плодородие матери-земли – вечную силу возрождения, бессмертие потока жизни и вечную борьбу за обладание, выковывающую в мужчине самые лучшие и сильные качества…
Как далеки от этого образа юные, острогрудые, смелые девушки эллинских скульптур… еще не женщины – цветы, а не плоды. Только недавно поэты эллинского народа стали воспевать вместо мирта, символа юной женщины, гранатовое яблоко как символ прекрасной женской груди. Прекрасногрудая Ананке…
И Ипполит создал свою Красоту, пусть пока лишь мысленно. Однако необыкновенной силы его воображения и поразительной памяти художника, не упускающей даже мельчайших подробностей, вполне хватило, чтобы узреть статую, не имеющую равных себе под этим прекрасным небом. Такой, какой увидел впервые на морском берегу в грохоте бурного утра ту самую, доселе неизвестную ему Ананке…
– И вновь, прости меня, изумительнейшая, я перебью тебя. Должно быть, ваятель сей был немного безумен?
– Подлинный художник всегда немного безумен, ибо его ведет за собой великая цель, а потому он не может оглядываться на мелочи. Беда наступает тогда, когда безумие художника перерастает в одержимость. Когда цель и способы ее достижения заменяют в разуме творца весь остальной мир. Об этом я и расскажу тебе, нетерпеливый владыка…
– Массивные морские валы росли, заворачивались, маслянисто сверкая на солнце и расплескиваясь широкими пенными разливами на крутом и плотном песке. Ипполиту, плывшему от далекого мыса, надоело бороться с волнами. Он быстро направился к берегу, улучил момент и очутился на песке по колено в пенящейся воде. Художник не заметил, что несколькими мгновениями раньше сюда, в уютное и защищенное от ветра место, устремилась купающаяся в одиночестве девушка. Она отошла от пенных бурунов, изогнулась, чтобы выкрутить волосы, и тут же с легким испугом выпрямилась, когда из пены бурлящего моря перед ней внезапно возник Ипполит. Они застыли друг перед другом, обнаженные, словно боги, на пустом берегу.
