Потом он позвонил. Примерно через полгода. Она держалась холодно. Он — как ни в чем не бывало. «Неужели он ничего не понимает? Неужели не понимает, что ведет себя неприлично?» «Он ведет себя так, как нужно ему. А ты или принимай его таким, каков он есть, или не принимай вовсе, он ведь тебе не навязывается. Выбор за тобой», — расставил все на свои места справедливый внутренний голос.
— Не звони мне больше, — сказала она тогда, гордясь собой. Все-таки она указала ему на дверь!
— Тогда позвони ты мне…
Она почувствовала, что он улыбается.
— …veni te ad me![17]Приди ко мне!
Она бросила трубку, ожидая, что он перезвонит и тогда она снова бросит трубку. Но он не доставил ей подобного удовольствия. «Играет, как кот с мышью, — однажды пришло ей в голову, — цапнет лапой и наблюдает — ждет, что будет дальше». Позже она поняла, что он вовсе не играл с ней. Ему и в голову не приходило, что его поведение оскорбительно!
Потом все сгладилось и забылось. Они опять где-то столкнулись, пошли в кино, кажется. И так далее, и тому подобное… Не совсем так, как раньше, правда, а в каком-то новом качестве отношения продолжались. Однажды она поймала себя на мысли, что ей нравится говорить ему гадости. Рассказывая ей какую-то историю, он сказал: «Оттянулся по полной программе». Екатерина тут же заметила, что раньше он таких слов не употреблял. Он ответил в том смысле, что, когда имеешь дело со жлобами, сам становишься жлобом. И тут Екатерина с удовольствием ударила наотмашь:
— А ты и был жлобом. Хамство — твое естественное состояние!
— Я хам?! — вскричал Юрий. — Ты с ума сошла!
Ей удалось задеть его. Она испытала мстительную радость.
— А когда ты меня среди ночи бросил на улице и ушел, это разве не хамство?
— Сама виновата. Ты меня оскорбила тогда!
— Сейчас я тебя опять оскорбила! Уходи!
И вот он сидит перед ней, можно сказать, старый друг. Постарел, залысины обозначились, кончики губ опустились. Отяжелел, обрюзг. Но… все-таки было что-то в нем, некий артистизм, порода, шарм, что-то, что делало его интересным и незаурядным. И желанным? Трудно сказать. Может быть, самую малость… Она освободилась от него, не смотрела снизу вверх, не восхищалась. Он вызывал в ней почти родственные чувства, любопытство и, пожалуй, симпатию. Может быть, жалость. Ведь обречен на одиночество. Нет в его жизни ни тепла, ни привязанности. И не будет. А может, ему вовсе и не нужны тепло и привязанность? Есть книги, есть музыка, театр, сочиняет стихи. А «роскошь общения»? А радость единомыслия, сочувствие? А к ней он зачем приходит?
— Как твои больные? — спросила Екатерина, прерывая затянувшееся молчание. Она в отличие от Юрия Алексеевича никогда не умела «держать паузу».
— У меня больше нет больных, — отвечал тот равнодушно и как бы нехотя.
— То есть как это нет?
— Нет. Я ушел из больницы.
— Почему?
— Устал. Знаешь, я глубоко убежден, что социальная справедливость начинается с бесплатного медицинского обслуживания. Все остальное менее важно. — Он помолчал, словно раздумывая, стоит ли продолжать. — Мне стало стыдно говорить пациентам: «Вам нужно это лекарство, но, к сожалению, у нас его нет. А вот в такой-то аптеке оно есть», зная, что никогда этот человек не сможет купить его в частной аптеке или на черном рынке. Мне надоели врачи, вымогающие деньги у больного. Есть деньги — будешь жить, нет денег — умирай. Мои родители тоже врачи. Они, наверное, последнее поколение врачей, верных клятве Гиппократа. Если бы я был не из докторской семьи, мне было бы легче. Я устал от непрофессионализма, равнодушия, отсутствия врачебной этики. — Как будто бы горечь послышалась в его голосе. — Устал, подумал и ушел. А кроме того, ты же знаешь, — продолжал он после паузы, порыв его угасал на глазах, — я никогда особенно не любил свою профессию.
Он прикрыл глаза ладонью, отдыхая от произнесенной речи.
— И что ты сейчас делаешь? — Екатерина, не отрываясь, смотрела на Юрия.
Что-то новое появилось в нем — может, действительно устал? Сочувствие шевельнулось было в ее душе, но она вовремя себя одернула.
— Разве так важно что-то делать? — Он с любопытством смотрел на нее, ожидая ответа.
— А жить на что?
— Ах да, совсем забыл о жизненных потребностях. О грубой реальности. Устроился тут в одно место. Вернее, устроили. Благодарные пациенты.
— И что же ты теперь делаешь? — повторила она.
— «И не мешает ли это тебе оставаться человеком», как сказала одна чеховская героиня. Нет, Катюша, не мешает. Наоборот, мне комфортно сейчас. Я делаю любимую работу, не испытываю отрицательных эмоций. Почти не испытываю, если быть честным и откровенным. То есть испытываю, но в гораздо меньшей степени, чем раньше. К тому же работа эта очень неплохо оплачивается. — Он, улыбаясь, смотрел на Екатерину. Какое-то даже милое лукавство сквозило в его взгляде. Он действительно переменился! Не устал, нет, а скорее, как бы это сказать… успокоился, что ли!
— Так что же ты все-таки делаешь?
— Таперствую. Играю то есть на фортепьянах. В ресторане.
— Что? Ты в ресторане? Ты?
— Ну что ты заладила, Катюша: «Ты! Ты! Ты в ресторане!» Рестораны есть разные. Есть кабак, а есть ресторан! В кабаке играют калинку-малинку, пьют водку и бьют друг другу морды. А там, где я, все совсем иначе. Туда приходят не просто богатые люди, а очень богатые, мультибогатые. Те, которые делают не только деньги, но и политику. Там устраивают деловые свидания, заключают сделки. Они говорят, что под классическую музыку им думается легче. Такие вот необыкновенные люди, эти не просто новые русские, а новые новые русские.
— Мафия?
— Что ты хочешь от меня услышать? Тебе, как всегда, хочется расставить точки над «i». Классовое чутье проявить. Изволь. Да, я думаю, это мафия! Всесильная, всепроникающая, устанавливающая законы.
— Законы джунглей!
— А вот тут-то, Катюша, ты не совсем права! Законы, может быть, и жесткие, по принципу — сильный всегда прав, но не забывай, что в нашей стране законы никогда не работали. Мафиозные законы работают, они жизнеспособны, а смягчение их — дело времени. Заканчивается дикий период первоначальных накоплений. О нем еще классики писали. Ничего нового не происходит. Все уже было когда-то. Все было, Катюша. Подрастает младшее поколение, молодая генерация, получившая престижное образование, зачастую за рубежом. Она-то и станет деловой элитой страны. Ему работающие законы в первую очередь нужны. А ты сама кому услуги оказываешь в своем бюро? Я уверен, у нас с тобой одни и те же клиенты! Вот так! — Юрий говорил непривычно мягко, терпеливо, не раздражаясь, как с ребенком или… «Придурком», — подумала Екатерина.
Воцарилось молчание. Екатерина не узнавала Юрия. Исчезли непримиримость, недовольство всем миром, высокомерие. Бунтарство исчезло. «Сломался он, что ли?» — пришло ей в голову. Теперешний Юрий Алексеевич был, бесспорно, приятнее прежнего, но… это был совсем чужой человек, которого она не узнавала. Он смотрел на нее испытующе, с легкой усмешкой, словно читал мысли.
