Я набрала номер, который уже сотни раз показывали по телевизору, и заказала карманную компьютерную игру. Так проходит время. Когда я нажимаю на «старт», на экране появляются многоэтажки. Со зловещим звуком с неба на многоэтажки падают метеориты. Я стою на крыше и, пока метеориты не упали на город, стреляю по ним. Если метеориты разрушат три небоскреба, город исчезает и на экране начинает мерцать надпись «Game over».[2]Я не успокаиваюсь, пока не спасаю город. Метеориты бывают быстрые и медленные. С медленными я расправляюсь с презрительной усмешкой, ведь их нетрудно расстрелять. Я скачу по крыше и стреляю в небо. Подбитые метеориты растворяются с коротким шипением.
С балкона я видела, как во дворе отец сооружал для меня качели. Он позвал меня, я села на красную лакированную дощечку и обхватила обеими руками желтые пластиковые веревки. Отец раскачивал меня сзади. Я наклонялась назад, затем вперед и скоро раскачивалась высоко в воздухе с мокрыми от слез щеками, потому что из-за резкого ветра слезились глаза. Отец стоял рядом, он смеялся и кричал мне что-то, но я его уже не видела. Надо мной были облака, словно белые великанские плечи; мне хотелось взмыть вверх и прокатиться на этих плечах по небу, и я думала, что для этого нужно только получше раскачаться.
Я бы рассказала об этом сне наяву Лучано, будь он сейчас здесь, у двери ванной. Перед зеркалом я пудрю лицо, пока оно не становится как кукольное. Я готовлюсь к встрече с Лучано, который живет неподалеку в мансарде.
На меня успокаивающе действует мысль о том, что он просто живет там, сидит в своей комнате, поет в жестяную банку, которая служит ему микрофоном, и что ему совершенно наплевать на то, слышит его кто-нибудь или нет.
Я найду его и уеду с ним. Чтобы уехать с человеком, достаточно знать его и просто взять за руку. Перед домом дует холодный ветер. На деревенской площади стало спокойно; люди попрятались по домам или в баре. Длинные тени мужчин, склонившихся над столиками в баре, как наклейки прилепились к земле на деревенской площади. Я останавливаюсь и смотрю в бар через занавески. Братец Пальмизано у стойки что-то говорит официанту. Он прирос к стойке, верхняя часть его туловища словно сдулась. Он говорит вялым, задыхающимся голосом вдрызг пьяного человека. Лучано нигде не видно, я иду к его дому, надеясь, что услышу его хриплый голос уже на улице. Однако возле двери в парадную мне не найти его звонок. Дощечка с именем сорвана. Некоторое время я смотрю на белый квадратик, на котором раньше стояло имя Лучано. Он уже переехал в город. Один. Я хочу развернуться и уйти, но неожиданно сталкиваюсь с человеком, который резко заворачивает за угол. Это братец Пальмизано. Я быстро прохожу мимо.
– Эй ты, стой. Ты не меня ищешь?
– Нет.
– Тогда что ты тут вынюхиваешь?
– Тебя это не касается. Отстань.
Его ноздри начинают дрожать, голос визгливо вылетает из маленького рта.
– Ах ты, шлюха малолетняя! – Он совершенно запыхался, потому что я прибавила шаг. С трудом подталкивает вперед свое тело. – Ты же настоящая шлюха, ведь правда, ну скажи же!
Он без остановки несет какую-то нелепицу. Его пухлый подбородок двигается вверх-вниз. Он подходит ко мне так близко, что я слышу его сиплое дыхание. Слова, будто освобожденные из глубокого заточения, раскаленным железом выходят из глотки и обжигают меня. В горле появился ком, который никак не сглотнуть. Опутанная с головы до ног невыносимой бранью, я стараюсь спастись бегством. Но извергающий проклятия великан бежит за мной по пятам. Он хватает меня за волосы, но не вырывает их, а дергает, как ребенок, нетерпеливо тянущий колокольчик, чтобы услышать трезвон. Я делаю резкий прыжок вперед, поворачиваюсь к нему лицом и плюю прямо перед ним на землю. Он тоже застывает передо мной как вкопанный и удивленно глазеет на плевок, растекающийся под ногами.
– И ты, значит, хочешь играть на Пасху Иисуса и думаешь, что тебя пронесут на кресте через всю деревню? Ведь это твоя заветная мечта, Пальмизано? Так вот, я клянусь тебе, что такому грязному ничтожеству, как тебе, никогда не разрешат даже на один денек сыграть Иисуса! Ты понял? Никогда в жизни!
Судорога проходит по его телу. Глаза расширяются и бессмысленно таращатся, рот не хочет закрываться. Маленькая черная дыра под носом. Чересчур длинные руки свисают вдоль туловища как вырванное с корнем растение. Некоторое время мы стоим друг против друга. Боль дернулась в его глазах, превратившихся в две огромные черные шайбы, уже не различающие меня и лишь, как мне кажется, отражающие меня словно в зеркале.
Когда я бегу мимо церкви, то чуть не наступаю на кошку, которая лежит на коврике у лестницы. Она с шипением вскакивает и бежит за мной. Ее раздувшийся и готовый лопнуть беременный живот при каждом шаге болтается из стороны в сторону. Она сворачивает вместе со мной в улочку и исчезает в дырке подвальной стены.
Спальный мешок – это длинная темная трубка, в которую я заползаю. Через щели в стене в дом забралась зима. В трубке абсолютно темно, и я слышу, как стучит кровь в ушах. Внутри этого стука и дыхания, согревающего воздух в трубке и образующего кокон, я хочу заснуть и больше не проснуться.
Этой ночью во сне кружит тихая, но непрекращающаяся метель. Появляется кошка, она рожает котят в холодном подвале. На них тоже падает снег и накрывает их. Затем частые, быстро приближающиеся шаги. За клубами снега, из которых сотканы снежные полотна, не видно ничего, мне слышен лишь скрип сапог, принадлежащих невидимому, но явно опасному обладателю. На следующее утро ночная рубашка Люси прилипает к моему потному телу. Я встаю, иду в сад. Босые ноги оставляют на холодном каменном полу светлые следы, которые моментально исчезают. Земля в саду растрескалась. Ствол инжира торчит из жесткой земли нелепым хвощом. С него свисают скукожившиеся плоды. Цветы все до единого пожухли. В воздухе пахнет снегом. В комнате из цветочной пыльцы все та же простыня, на которой лежала Люси. Я помню запах, который царил здесь, но теперь холод выжил из дома все запахи. И даже Алоис больше не пялится из стен. Стены дома стали гладкими и влажными. Дом опять стал таким, каким он был до того, как в него въехали Алоис и Люси. Ничто больше не напоминает о них. Кажется даже, что цветочная пыльца, желтым ковром покрывающая пол, вовсе не была когда-то принесена в ладонях Люси, а налетела сюда сама через открытое окно, в течение долгих лет. Такое впечатление, что вокруг этой комнаты ничего нет – ни домов, ни других комнат и людей, которые в них живут. Дом и сад застыли в холодном воздухе, ожидая первого снега.
Автобус едет вниз по холму, но это не похоже на прощание. Я не заперла двери дома. Может, зимой туда придут дикие кошки. Они будут сидеть в моей кровати, клубки теплого живого меха, а на улице будет бесноваться зима. Продукты, оставшиеся в холодильнике, я поставила на стол. Но некоторые кошки все равно умрут от голода. Вокзал такой маленький, что почти все поезда проезжают мимо. В ожидании поезда я хожу взад-вперед по платформе. Торговый центр на другой стороне закрыт. На площади ни души. Торговый центр, почти не заметный, как и всё вокруг, окутан серым светом. Только рабочие, копающие улицу перед вокзалом, светятся в своих оранжевых жилетах. Чуть дальше улица перекрыта. Полицейские пытаются направить в объезд нетерпеливо напирающие машины, которые подъезжают вплотную к ограждению и тыкаются в него своими бамперами, будто обнюхивают его, не желая верить, что им не удастся проехать. Чуть подальше, на другой стороне улицы, есть кафе. В окнах видны силуэты посетителей, читающих газету. Такое впечатление, что они не замечают этот транспортный хаос. Я завидую таким людям, которые входят в кафе, заказывают кофе, закидывают ногу за ногу и перелистывают газету. И даже не удосуживаются взглянуть через витрину на улицу, словно ее не существует и она не имеет никакого значения. Между мной и кафе пролегла стройплощадка. Чтобы попасть на другую сторону, мне пришлось бы дойти до самого конца улицы. Но у меня не так много времени до отхода поезда. Какой-то рабочий разгребает камни. Это Лучано, – как и другие, он втиснут в эти оранжевые жилеты. Его лоб лоснится от пота. Я зову его и машу ему на прощание. Но как громко я ни кричу, он не поднимает голову. Громыхание скатывающихся камней мне не перекричать. Вдруг Лучано замирает, откидывает лопату и садится на один из камней. Остекленевшим взглядом он смотрит перед собой, руки сложены на коленях – маленький загнанный зверек, который слишком изнурен, чтобы искать себе норку.
