I
Когда мама переехала в другую квартиру неподалеку, я осталась с отцом. Дом, в котором мы жили, пропах сырым камнем. В подвале, рядом со стиральной машиной, стоял печатный станок, на котором отец целыми днями печатал книги. Возвращаясь домой из детского сада, я заходила к нему; мы вместе поднимались в квартиру и готовили обед. Вечерами, перед сном, отец стоял возле моей кровати и тлеющей сигаретой вырисовывал в темноте фигурки. Он приносил мне горячее молоко с медом, потом садился за стол и начинал писать. Под ритмичное бормотание печатной машинки я засыпала, и когда просыпалась, то через открытую дверь видела его затылок – легкий венчик волос в свете настольной лампы – и несметное количество окурков, которые, как солдатики, выстраивались в ряд вдоль края стола.
Поскольку книги моего отца не раскупались, ему приходилось подрабатывать водителем в ночную смену, чтобы днем все так же печатать свои книги, которые заполонили собой сначала подвал и чердак, а потом громоздились по всей квартире.
Ночью я погружалась в беспокойный сон, в котором обрывки сновидений проплывали мимо меня, словно клочки бумаги по бурной реке. Затем дребезжащий звук – и я просыпалась. Смотрела на потолок, покрытый паутиной, и уже знала, что это отец поставил на кухне чайник. Когда вода закипала, из кухни доносился короткий свисток, и было слышно, как отец поспешно снимает чайник с плиты. Вода через фильтр еще капала в термос, а по всем комнатам уже растекался запах кофе. Раздавались быстрые приглушенные звуки, затем – краткое мгновение тишины; мое дыхание учащалось, к горлу подкатывал ком, он постоянно разрастался и достигал предела, когда, лежа в кровати, я видела, как отец, натянув кожаную куртку, тихонько затворял за собой дверь. Едва слышный щелчок – я откидывала одеяло и неслась к окну. Медленно считала: раз, два, три; на счет «семь» я видела, как отец быстрым шагом идет по улице в тусклом свете фонаря; на счет «десять» он всегда оказывался на углу возле ресторана, там он сворачивал. Я внутренне обмирала, задержав дыхание на несколько секунд, пока не раздавался рокот заводившегося мотора. Удаляясь, он становился все тише, пока не затухал совсем. Тогда я вслушивалась в темноту: она, изголодавшийся зверь, медленно выползала изо всех щелей. Я включала на кухне свет, садилась за стол и обхватывала ладонями еще теплую кофейную чашку. Рассматривала засохшие бурые пятна по краю – все, что осталось бы от него, если бы он не вернулся. Постепенно чашка в моих руках остывала, ночь неумолимо надвигалась, расползаясь по квартире. Я осторожно ставила чашку на место и по узкому коридору возвращалась в свою комнату.
Перед прямоугольником окна, из которого я еще недавно наблюдала за отцом, сидело, злобно таращась на меня. Насекомое. Я присаживалась на край кровати и старалась не спускать с него глаз. В любой момент оно могло прыгнуть мне в лицо и опутать меня своими узловатыми пульсирующими лапками. Посередине комнаты вокруг горящей лампочки бесновались мошки. В оцепенении я смотрела на свет и на мошек, краем глаза наблюдая за Насекомым, которое скорчилось у окна черным неподвижным пятном.
Постепенно усталость окутывала меня теплым шерстяным одеялом. Из-под отяжелевших век я силилась различить каждую отдельную мошку, но они все плотнее смыкались в сплошной кружащийся рой. Насекомое ехидно хихикало, и я чувствовала, как его лапки осторожно подбираются к моим ногам. Я неслась на кухню и подставляла голову под холодную воду. Набухший мочевой пузырь начинал ныть. Выйти в туалет на другом этаже я боялась, потому что свет на лестнице через некоторое время автоматически выключался. Я ощущала присутствие Насекомого, оно шевелило своими лапками, выжидая момент, чтобы кинуться на меня на темной лестнице. Расхаживая взад-вперед по кухне, я принималась напевать песенки, которые мы разучивали в детском саду. Наизусть я знала лишь немногие, поэтому каждый раз они звучали по-новому. Чем сильнее становилась боль в мочевом пузыре, тем громче звучал мой голос, мне хотелось вылететь вместе с ним из тела наружу. В конце концов я останавливалась у шкафа и писала в банку, зажав ее между ног. Когда через окно кухни начинал пробиваться рассвет. Насекомое уползало обратно в свой далекий мир. Мало-помалу темнота растворялась. Обессилев, я возвращалась к себе и закутывалась в одеяло. В семь часов раздавался телефонный звонок. Это звонил отец, чтобы разбудить меня.
Иногда ночь не забиралась в дом. В прямоугольнике окна отражались головы, раскачивавшиеся в разные стороны под песни Мика Джаггера. Я сидела на коленях у какой-то женщины и помогала ей направить ко рту бутылку с четырьмя розами на этикетке.
Когда она со смехом запрокидывала голову, спиртное тонкими струйками лилось по ее напудренному лицу. Больше всего она веселилась, когда отец, размахивая руками, в бешеном танце кружился на одном месте и спотыкался о кипы бумаг или книг. В приступе смеха ее щеки раздувались, и, не в силах сдерживаться, она прыскала мне в лицо освежающе-прохладным спиртным.
– Хочешь, покажу секрет? – спросила я и отняла бутылку от ее рта.
– Секрет? – булькнула она. Слово перекатилось во рту как леденец.
– Я люблю секреты, – произнесла она и чмокнула в щеку парня, сидевшего рядом.
– Пошли, я покажу тебе кое-что, – сказала я.
Ее рука тепло и безвольно лежала в моей, пока я вела ее по заваленному книгами и бутылками отцовскому кабинету. В моей комнате она плюхнулась на кровать и снова поднесла бутылку ко рту, пока я вытаскивала из-под платяного шкафа рисунки.
– Что это? – большими водянистыми глазами она взирала на черные кляксы.
– Насекомое. Оно приходит по ночам, когда я одна, и съедает мой сон.
– Серьезно? – она смотрела на меня, наморщив лоб.
Я взяла у нее рисунки и запрятала их обратно под шкаф.
– Ты веришь в Бога? – спросила я.
Но когда я к ней повернулась, она уже сползла на пол, в руке пустая бутылка. Я наклонилась и попыталась осторожно ее растрясти. Она не шевельнулась, только розовые веки нервно подрагивали во сне. Из комнаты отца все еще доносилась музыка и громкий смех. Я выключила свет. Сегодня Насекомое не осмелится. И даже если оно явится, перед моей кроватью тяжелой глыбой лежит тело.
Однажды ночью отец попал в аварию. Заснул за рулем и врезался в дерево. У него был шок, и две недели он пролежал с температурой. Я отключила телефон, задернула занавески на окнах, а когда звонили в дверь, мы не открывали. «Все равно за деньгами», – устало говорил отец и переворачивался на другой бок. Он позвонил в детский сад и сказал, что я заболела. «Смотри чтобы тебя никто не увидел», – говорил он мне, когда я отправлялась за сигаретами и сэндвичами в магазин на углу. Я ныряла в ветровку – она была на пару размеров больше чем нужно, вместе с другими вещами ее прислали нам из какого-то благотворительного общества, – натягивала на голову капюшон и неслась в магазин.
