Слушай, сука проклятая, НИКОГДА БОЛЬШЕ НЕ ХОЧУ СЛЫШАТЬ от тебя ни единого слова. Твое обвинение – ЛОЖЬ, хуже которой я в жизни не слышала. Я тебе уже раньше РАССКАЗЫВАЛА, что именно произошло. А теперь не хочу НИКОГДА о тебе слышать.
14
Иду вокруг квартала, стараюсь прояснить тяжелую голову. Не могу удержаться от мысли, что чтение этих чертовых писем – наихудшее дело, которое я в своей жизни сделал. Для того, кто знает почти каждую неправильную дорожку; улыбается, когда надо хмуриться; плачет, когда надо смеяться; идет, когда надо бежать, это, пожалуй, вершина невежества. Король Рей, лорд Идиотов. Тетушка Мисси все не так поняла. Я сам себя должен двинуть ногой в яйца. Пошло бы на пользу. И поверьте, если есть на свете парень, способный вывернуть коленки в обратную сторону и отвесить себе пинок, – это я.
Кстати, что за чертовщину Мисси написала маме? Я никогда не считал ее интриганкой или скандалист – кои, хотя она действительно тратила время, совершая со мной визиты. Маме никогда ни о чем особенно не рассказывала. Я объяснял это вечными мамиными проблемами: расстройство желудка, головная боль, еще какая-нибудь хреновина. А теперь призадумался.
Думаю, может быть, надо бы написать письмо Мисси или разузнать номер ее телефона, а тут появляется очередной чертов коп. Едет за мной в патрульной машине, погоняет в задницу, движется очень медленно. Когда я оглянулся, обжег его бешеным взглядом, он сразу быстренько убрался. Да, офицер Марти исполнил в участке великолепный номер, изображая моего отца, а ему требовался только мой адрес для организации слежки с помощью кореша-копа, чтобы поймать на том, за что меня можно бросить в окружную тюрьму. Я для этого слишком умен. Насмотрелся полицейских спектаклей. У моего дома наверняка стоит фургон, битком набитый спутниками и радарами.
Черт возьми, самое подходящее время для выпивки, просто чтобы убраться с улиц и подумать. Все, что мне нужно, – бар, любой, кроме Рея, о котором хочется сохранить наилучшее воспоминание. А вот заведение за углом под названием «Сардж» отлично подойдет.
Снова смотрюсь в зеркало в туалете, только оно совсем дешевое, все перекашивает. Вид в зеркале суммирует происходящее. С каждым днем сильней путаюсь, словно все на планете сговорились обязательно помешать мне до конца понять, кто я такой и как здесь очутился. Невозможно узнать что-то одно в этом мире. Оно без конца вертится, шмыгает, дергается. Думаешь, что, наконец, уловил, и тут же появляются еще три неразгаданные загадки.
Вроде проклятых писем. Говоря, что мама постоянно врала, я знал, что прав, но не знал почему. Везде всегда какая-то тайна, словно кто-то шутки со мной шутит, некий тип в плаще спортивного покроя дергает за резинки длиной в три мили, привязанные ко всему, к чему я приближаюсь. Может быть, все и все в мире ненастоящее, кроме меня. Может быть, небо держится на подпорках и, если дотронешься до звезд или до облаков, опрокинется назад. Подойдешь и увидишь простую картонку с нарисованными планетами и звездами. Одна сторона картонки светлая, другая темная. Может быть, каждый вечер около семи небо кто-то переворачивает. Потом кто-то другой подсвечивает фонариком, чтобы было похоже… Ох, черт возьми, не знаю, как оно работает.
Подошел бармен, крупный жирный тип с рыжей бородой.
– Где Сардж? – спрашиваю.
– Что?
– Ничего.
– Будешь пить, или что?
В последнее время каждому нравится изображать передо мной крутого парня. Куда подевались славные времена Рея Стиля?
– Чай со льдом «Лонг-Айленд».
Можно подумать, я его оскорбил, зайдя к нему в бар, тогда как, кроме меня, там и нет никого. Он принес стакан и встал рядом, скрестив на груди Руки. На этот раз я обязательно выясню, что такого он, черт возьми, знает, чего я не знаю.
Поэтому сказал:
– Ну, что я такого сделал?
– Ничего не сделал, – сказал он. – Мне что, в собственном баре нельзя постоять?
– Просто интересно. Похоже, ты не слишком-то рад моему приходу.
– Рад. Ты вложил мне в голову кое-какие мысли.
– Как я понимаю, ты Сардж?
– Сардж мой отец. Я назвал заведение в его честь.
– А тебя как зовут?
– Стэнли. Еще есть вопросы?
– Просто разговор поддерживаю.
– На самом деле это неразговорчивый бар.
– А какой?
– Молчаливый и тихий. Куда приходят люди, которые не любят, чтоб приходили люди.
– Если люди не любят людей, то зачем ходят в людное заведение?
– Ты здесь еще кого-нибудь видишь?
– Тебя. Хочешь сказать, что люди, которые не любят людей, приходят туда, где всегда есть как минимум один другой человек?
– Угу, только я молчу. С тобой сейчас разговариваю лишь потому, что ты вопросы без конца задаешь.
– Значит, если зайдет еще кто-нибудь, я не должен ничего говорить?
– Просто кивни в знак приветствия. И хватит. Я сделал долгий глоток.
– Никогда не знаю правил.
– Чего?
– Всегда существует какое-то правило, которого я не знаю. Если есть единственное правило, известное всему миру, окажется, что я его не знаю.
– Не пойму, приятель, о чем речь, черт возьми.
– Можно еще стакан?
– Что угодно.
Он смешал новую порцию.
– Другим, кто сюда заходит, ты объясняешь, что это неразговорчивый бар?
– Они сами знают.
– Теперь понял, что я имею в виду?
– Нет. Не сказал бы, что понял. Он протянул стакан. Я хлебнул.
– Откуда они знают, что нельзя разговаривать?
– Во-первых, оттуда, что никто не разговаривает. Допустим, в баре один я и один посетитель. Я не разговариваю. Если хочешь поговорить, иди в бар, куда ходят мальчишки с девчонками. Девиз моего бара «Я не хочу ни с кем разговаривать». А ихнего – «Привет, я ни хрена не знаю, и сейчас докажу это, протрепав языком два часа».
Хороший напиток, лучше, чем в большинстве разговорчивых баров.
– Пожалуй, сейчас я просто замолчу, раз уже знаю правила.
– Нет, теперь ты меня разговорил. Давай дальше. Сегодня в виде исключения это разговорчивый бар.
– Спасибо.
Вошел тип, словно только что соскочивший с экрана черно-белого телевизора. Семидесятилетний, костлявый до невозможности, с носом, который словно кто-то на три часа прищемил, а потом расплющил молотком для отбивки мяса.
– Рассказывай, Шорти, что нового, – сказал Стэнли.
– Ничего. Ничего нового.
– Ну, лучше я тебя предупрежу, как сегодня у нас дела идут. Идут бурные разговоры.
