Однако будущее показало, что Ханна, к сожалению, была не права. Энтузиазма доктора хватило ненадолго. Месяца три он занимался с сыновьями ежедневно, а потом все чаще стал пропускать дни занятий. Он оправдывался тем, что у него много работы. Это подтвердили и мальчики: их отец все время просиживал за книжками с трудными словами и над таблицами, полными разных чисел, или ужасно долго работал в лаборатории, пока они делали упражнения за письменным столом в его кабинете.
В последующие недели он уже перестал оправдываться, и фрау Манхаут пришлось самой интересоваться у детей, нашел ли доктор время, чтобы почитать с ними или порешать примеры.
Ее расстраивало, что доктор все меньше и меньше интересовался успехами своих детей, но в то же время у нее появилась возможность самостоятельно решать, чем заниматься с мальчиками и что им разрешать. Так, однажды утром она раскрыла детскую Библию и рассказала Михаилу, Гавриилу и Рафаилу о сотворении мира, как она делала обычно в начале учебного года. Об Иисусе она умолчала, но не затем, чтобы досадить доктору, а потому, что хотела придерживаться порядка Библии. На следующий день Шарлотта пошла дальше и рассказала про Адама и Еву, а потом и о грехопадении. Затем последовали Каин и Авель, Всемирный потоп и Вавилонская башня. Она читала вслух из Библии не более четверти часа в день, а иногда и еще меньше. Иногда ей чудилось, что слышит на лестнице шаги доктора Хоппе. Тогда она немедленно захлопывала книгу и прятала ее, пусть даже в этот момент Моисей был готов перебраться через Красное море или Авраам заносил нож над своим собственным сыном Исааком.
Затаив дыхание, мальчики слушали библейские истории, как сказки, которые она рассказывала им раньше, а потом не могли наговориться, обсуждая их. Она же строго-настрого наказала им не рассказывать ничего отцу.
— Это тайна. У нас есть тайна! — закричали они, и фрау Манхаут поняла, что дети непременно проболтаются, вопрос только, когда. Ей стало интересно, как же они потом выкрутятся.
Интерес доктора становился все меньше, и в конце концов, он уже не спрашивал, чем они занимались на уроках, ни у детей, ни у нее самой, а даже если и спрашивал, то было очевидно, что делал он это скорей из вежливости, чем из интереса. Фрау Манхаут все больше и больше убеждалась, что он дал ей столько свободы не потому, что она так хорошо справлялась со своими обязанностями, а потому что, вероятно, надеялся, что и она теперь оставит его в покое. В лабораторию были доставлены новые приборы, эхограф и рентгеновский аппарат, и было похоже, что сыновья вновь стали исполнять роль подопытных кроликов, и даже чаще, чем это случалось раньше. Из-за этого отношения между доктором и мальчиками снова стали прохладными, а ни о каком сближении не могло идти и речи.
У Ханны Кёйк на этот счет снова нашлось объяснение. В этот раз она решила, что доктор страдал боязнью привязанности:
— С тех пор как он потерял жену, он боится кого-то любить. Не хочет снова пережить ту боль, если с его сыновьями вдруг что-то случится.
Эти слова прочно засели в памяти у Шарлотты Манхаут.
Все началось в тот день, когда у Рафаила выпал зуб. Ничего необычного, разве что это было слишком рано для его возраста. Мальчик ел бутерброд и вдруг наткнулся на что-то твердое. Это и оказался выпавший молочный зуб. Фрау Манхаут дала ему стеклянную баночку, чтобы положить туда зубик, и он гордо продемонстрировал свою реликвию отцу. Тот сел на стул и несколько минут смотрел перед собой в одну точку.
С этого момента все изменилось. До того состояние тройняшек казалось вполне стабильным. Это был как раз период, когда доктор сконцентрировался на успехах детей в учебе. Наконец-то он нашел на них время. Все, казалось, говорило о том, что ситуация у него под контролем.
До того дня, когда у Рафаила выпал зуб. С этого момента здоровье близнецов стало ухудшаться со скоростью снежного кома. У них начали болеть суставы. Кожа стала шелушиться, а на тыльной стороне ладоней появились коричневые пятнышки. Они много кашляли, и у них было постоянное расстройство желудка. И уставать они стали чаще, чем раньше. Мальчики по-прежнему оставались очень смышлеными, но как надолго их могло хватить?
Не хочет снова пережить ту боль, если с его сыновьями вдруг что-то случится.
Слова Ханны не выходили у фрау Манхаут из головы. Значит, поэтому доктор больше не интересуется их успехами на уроках? Потому что все теперь впустую?
Несколько недель она мучилась самыми страшными мыслями. И в конце концов набралась мужества поговорить с ним. Она решила спросить обо всем напрямую. Это был единственный способ заставить его говорить.
— Сколько им будет, герр доктор?
Она дала Михаилу, Гавриилу и Рафаилу задание в классе и, когда они занялись им, через несколько минут спустилась по лестнице. Приемные часы закончились, дверь кабинета была приоткрыта. Доктор сидел за своим письменным столом, склонившись над стопкой бумаг. Помедлив в нерешительности, она постучала, чтобы не оставить себе возможности к отступлению. Он пригласил ее присесть в кресло, но она осталась стоять.
Услышав ее вопрос, он несколько удивился:
— Кому? Мальчикам?
Шарлотта кивнула.
— Через пару недель им исполнится четыре. Вы ведь и сами знаете?
— Я не об этом.
— О чем же тогда?
В его голосе не мелькнуло ни нотки неуверенности, и это снова заставило ее сомневаться. Он ведь должен был понять, что именно она имела в виду.
— Сколько им будет, когда они… Сколько им осталось? — спросила она тогда.
По его взгляду и по тому, как он заерзал в кресле, фрау Манхаут поняла, что интуиция ее не обманула. Но доктор все равно пытался сохранять лицо.
— Сколько им осталось?
Она должна была настаивать, чтобы он опять не дал какой-нибудь уклончивый ответ. У нее не было доказательств, только одно предчувствие, но она старалась не подавать вида.
— Они быстро взрослеют, — сказала она.
Он ничего не ответил.
— Слишком быстро, — продолжала она. — Это ненормально. Это похоже… — Шарлотта поискала нужные слова: — Как будто за месяц они взрослеют на год.
— Я ведь уже объяснял вам.
— Мне не надо ничего объяснять! — вдруг крикнула она. — Мне это ни к чему! И я не желаю больше слышать, что все будет хорошо. Потому что все совсем не хорошо! А наоборот, совсем плохо. Вы же сами видите!
Она даже испугалась своей бурной реакции. Но, видимо, это произвело на него впечатление. Он откинулся на спинку кресла и провел рукой по бороде, тяжело дыша и раздувая крылья носа. Рука спустилась по подбородку к шее и остановилась на груди.
— Сколько им осталось? — спросила фрау Манхаут снова.
Она стала говорить тише, испугавшись, что дети только что могли ее услышать.
Доктор наклонился вперед и сложил руки на столе, на листке бумаги. Ему, видимо, уже приходилось сообщать подобные новости безнадежным пациентам.
