Я пошел к кафе напротив призывного пункта. День уже близился к закату. В кафе, как и обещал, меня ждал Циммер.
Вес я набирал быстро. Дней через десять после похода на призывной пункт я уже поправился, наверное, фунтов на двадцать и к концу месяца начал походить на себя прежнего. Циммер кормил меня на совесть, приносил и набивал холодильник огромным количеством всякой еды, а когда я уже достаточно окреп, чтобы выходить на улицу, мы стали ходить каждый веер в ближайший барчик, темный и тихий, вдали от оживленных улиц, и там пили пиво и смотрели бейсбол по телевизору. Телевизор показывал голубую траву, биты были дикого оранжевого цвета, а фигуры игроков, искаженные изображением, походили на клоунские, но все равно было приятно сидеть в тесной кабинке и говорить часами о том, что ждет нас впереди. Замечательное это было время, спокойное: короткая остановка перед тем, как снова двинуться в путь.
Именно тогда я начал кое-что узнавать о Китти By. Циммер восхищался ею и говорил о ней почти с восторгом. Однажды он даже заявил, что если бы уже не был влюблен в другую девушку, то потерял бы голову от Китти. Она была в его глазах почти совершенством, ни одна девушка не могла с ней сравниться, и если уж говорить начистоту, единственное, что его удивляет, это то, почему она так увлечена таким скучным субъектом, как я.
— Ну, ты скажешь — увлечена мной, — возражал я. — Просто у нее доброе сердце, вот и все. Она меня жалела и постаралась помочь. Так другие жалеют больных собак.
— Я видел ее каждый день, М. С. Изо дня в день, почти три недели подряд, пока мы тебя искали. Она беспрестанно говорила о тебе.
— Да ну тебя.
— Правда, я знаю, о чем говорю. Она безумно влюблена в тебя.
— Тогда почему она ко мне не заходит?
— Она занята. В Джуллиарде начались занятия, а потом, она еще работает на полставки.
— Не знал.
— Естественно, не знал. Потому что ты вообще ничего не знаешь. Валяешься в постели целыми днями, время от времени наведываешься в холодильник, читаешь книги. Изредка соизволишь помыть посуду. Как же тебе знать о чем бы то ни было?
— Я набираюсь сил. Вот еще чуть-чуть — и стану прежним, нормальным.
— Физически. Но твоему разуму предстоит еще немало потрудиться.
— О чем ты?
— О том, что надо смотреть на жизнь глубже. Тебе не хватает воображения…
— Я всегда считал, что и так перегибаю с этим палку. Теперь я стараюсь смотреть на жизнь более трезво, более практично.
— На себя — пожалуй, но на других людей — не надо. Как ты думаешь, почему Китти скрылась? Как ты думаешь, почему она больше не заходит навестить тебя?
— Потому что занята. Ты же сам сказал.
— Это лишь часть правды.
— Ты говоришь загадками, Дэвид.
— Я всего лишь пытаюсь вдолбить тебе, что в этой ситуации все не так просто, как ты думаешь.
— Ну ладно, тогда открой мне глаза на остальную правду.
— Она проявляет сдержанность.
— Ну, вот уж это слово к Китти никак не подходит. Она, пожалуй, самый импульсивный и открытый человек из всех, кого я знаю.
— Это так. Но ее открытость — маска, под которой скрывается удивительная сдержанность. Она по-настоящему целомудренна в выражении своих чувств.
— А знаешь ли ты, что она меня поцеловала в тот же день, когда мы познакомились? Я как раз собирался уходить, и тут она встала в дверях, обвила меня руками и крепко поцеловала в губы. Это вряд ли можно определить как сдержанность или целомудрие.
— Что, она тебя по-настоящему поцеловала?
— Еще бы. Это был необыкновенный поцелуй. Один из лучших, которые мне посчастливилось испытать.
— Вот видишь! Это подтверждает мои слова.
— Ничего это не подтверждает. Это был просто… ну, порыв, какие случаются…
— Нет. Китти знала, что делает. Она из тех, кто следует своим порывам, но и в этих порывах она верна своей натуре.
— Ну надо же, как ты в этом убежден.
— Поставь себя на ее место. Она влюбляется в тебя, она целует тебя в губы, она бросает все, чтобы пойти тебя искать. А что ты сделал для нее? Ничегошеньки. Именно ничегошеньки. Китти согласна с таким положением дел, и этим отличается от остальных. Только вдумайся, Фогг! Она спасает тебе жизнь, а ты ей — ничего. Она не ждет от тебя благодарности. Не рассчитывает даже на дружбу! Возможно, ей этого хотелось бы, но она об этом просить не будет. Она слишком уважает других, чтобы заставлять их делать то, чего те не хотят. Она открытая и порывистая, да, но в то же время скорее умрет, чем даст тебе понять, что она нуждается в тебе. Вот это и есть скромность. Она зашла довольно далеко, и теперь ей остается только ждать.
— Что ты хочешь сказать?
— Уж понимай как знаешь, Фогг. Следующий шаг за тобой.
Циммеру Китти рассказала, что ее отец был генералом Гоминьдана в дореволюционном Китае. Тогда, в тридцатых, он занимал пост мэра или военного коменданта Пекина. Хотя генерал By и принадлежал к ближайшему кругу Чан Кайши, он однажды спас жизнь Чжоу Эньлаю, дав ему скрыться из Пекина после того, как Чан Кайши заманил его в ловушку якобы для организации переговоров между Гоминьданом и коммунистами. Тем не менее генерал остался верен националистическому курсу и после революции перебрался на Тайвань вместе с другими сторонниками Чай Кайши. Семья у генерала By была огромная: жена, две официальные наложницы, пять или шесть детей и полный штат домашней прислуги. В феврале 1950 года у второй наложницы родилась дочь — Китти, а через год и четыре месяца генерала By назначили послом в Японии, и семья переехала в Токио. Несомненно, это был мудрый шаг со стороны Чан Кайши — осчастливить норовистого и дерзкого генерала таким важным постом, одновременно удалив из Тайбея, где сосредоточилась власть Гоминьдана. Генералу By было тогда далеко за шестьдесят, и роль деятельного помощника была ему уже не по силам.
Детство Китти прошло в Токио. Она училась в американских школах — отсюда безупречный английский, — и ей были предоставлены все привилегии, соответствующие ее положению: ее возили на Рождество в Соединенные Штаты, учили балету, предоставляли машины с личным шофером… И несмотря на все это, у Китти было одинокое и не очень счастливое детство. Она была на десять лет младше своей ближайшей по возрасту единокровной сестры, а один из братьев — банкир, живший в Швейцарии, — был старше Китти на целых тридцать лет. Более того, положение ее матери в семье мало чем отличалось от положения прислуги. Шестидесятичетырехлетняя жена генерала By и пятидесятидвухлетняя первая наложница завидовали молодости и красоте матери Китти и старались дать ей понять, что прав у нее не больше, чем у рабыни. Было похоже, рассказывала Циммеру Китти, будто она жила при дворе китайского императора, где соперники из свиты боролись за влияние на него, плетя тонкие интриги и заговоры и обмениваясь фальшивыми улыбками.
