— Времена конфликтов, смут и кровавых войн — вот что более вероятно.
— Может быть, — согласилась она. — Я полагаю, что всегда найдутся несгибаемые бунтари, которые не позволят растоптать свое мужское начало.
— Разве такое будущее не предрекает варварства?
— Варварство или прием гостей на лужайке — ты сам мог выбирать, — улыбнулась леди Джина.
— Любой здравомыслящий человек наверняка выберет прием гостей на лужайке, — пробормотал я.
— Это правда?
— Не знаю.
— Я бы выбрала варварство. Прием гостей — такая скука!
— Женский пол живет при варварстве не слишком хорошо, — заметил я.
— Мы живем лучше, чем ты думаешь.
— Но вы едва ли свободнее рабов, — заметил я.
— Нас это вполне устраивает, — ответила она.
Я молчал. Дрессировщица сердито посмотрела на меня.
— Как глупо, я веду беседу с рабом, — презрительно произнесла леди Джина и повернулась к девушкам, которые, конечно, ничего из нашего разговора не поняли, потому что не знали английского.
— Почему, госпожа, вы говорили со мной так откровенно? Ваш метод оказался бы более эффективным, если бы я ничего не знал о нем. Вы как будто предупреждали меня о своих намерениях.
Не глядя на меня, леди Джина сказала: «На Горе не ломают рабов так, как ломают мужчин на Земле».
Она что-то приказала девушкам, и они быстро увели меня прочь от моей хозяйки. Лола тащила меня на цепи, а Тела подгоняла плетью сзади.
Скоро должны были начаться мои уроки горианского языка. Я старался не смотреть на прелести моих учительниц, так как знал: меня накажут, если я взгляну хотя бы на одну из них по-мужски.
Я не должен позволять себе сексуальных чувств. Я обязан безжалостно контролировать себя и четко понимать, что я — раб.
Затем мне пришло в голову, что с моей стороны заглядываться на их красоту попросту неправильно. Они не виноваты в том, что попали в рабство. Так же как и я. Несмотря на красоту и лоскуты вместо одежды, на клеймо и стальной ошейник, они — живые люди, такие же, как и я, и заслуживают уважения. Я не должен пялиться на них, как это делают биологически сильные, агрессивные самцы. Необходимо видеть в них личности. Тогда с моей стороны это станет свидетельством уважения к ним, а также моего благородства, моего понимания, моей совестливости и нежности. То, что я подавил свои чувства, свидетельствует не о трусости, а скорее является признаком смелости и отваги. Теперь я достаточно силен и достаточно смел, чтобы контролировать и побеждать себя. Как я хорош в этой роли! Меня надо не презирать, а скорее поздравлять и хвалить!
Возможно, горианцы не оценили бы моей жертвы, не осознали бы, насколько я благороден, но в одном я уверился: женщины моего мира пришли бы в восторг. Удовлетворенный, я подчинился рабыням, признал в них хозяек.
Нельзя позволить жителям этой планеты отнять у меня мое собственное «я». Что именно является моим «я», мне хорошо было известно, поскольку этому меня научили на Земле. Мне не думалось, что мое «я» помешает моему рабству.
5. Я УЧУСЬ НАЛИВАТЬ ВИНО. МЕНЯ НАКАЗЫВАЮТ. Я УЗНАЮ О РЫНКЕ ТАЙМЫ
— Наливай, Джейсон, — приказала леди Джина.
— Да, госпожа, — ответил я, покинул ряд стоящих на коленях рабов и приблизился к столу, неся сосуд с вином. За столом, сведя колени вместе, как подобает свободной женщине, восседала Лола. Кусочек репсовой ткани, наброшенной на плечи, изображал на ней платье с вуалью. Около стола, в кожаной одежде, с хлыстом в руках, находилась леди Джина. Я почтительно приблизился к Лоле и встал на колени перед ней.
— Не угодно ли вина, госпожа? — предложил я.
— Угодно, раб, — ответила она.
— Ты сегодня хорошо выглядишь, Джейсон, — отметила леди Джина.
— Спасибо, госпожа, — ответил я.
Теперь я носил короткую шелковую тунику, белую, с красной отделкой. Мои волосы отросли, я носил их зачесанными назад и повязывал белой лентой. Когда-то в юности я ходил с такой прической.
Я провел в тюрьме, по моим подсчетам, пять или шесть недель. Прежний мой тяжелый железный ошейник теперь заменили на более легкий, отделанный белой эмалью. На нем имелась выгравированная надпись. Я не мог прочитать ее, потому что оставался неграмотным. Мне сказали, что надпись гласит: «Верните меня для наказания в дом Андроникаса».
Я не думал, что мне стоило опасаться поимки вне тюрьмы, и даже не знал местоположения дома Андроникаса. Однажды меня избили за то, что я спросил об этом. Мне разъяснили, что любопытство в рабах не приветствуется.
Новый ошейник хоть и много легче прежнего, но тоже имел кольцо для поводка.
Лола смотрела на меня с презрением. За моей спиной, в шеренге рабов, одетых в шелка и ленты, слышалось легкое движение. Рабам не понравилось, что хозяйка выбрала меня. Они ревновали.
— Еще раз, Джейсон, — сказала леди Джина. — Более мягко, более почтительно.
— Не угодно ли вина, госпожа? — снова спросил я.
— Угодно, раб, — повторила Лола.
— Хорошо, — одобрила леди Джина. — Теперь наливай.
Я осторожно налил вино в чашу перед Лолой.
— Ты наливаешь слишком быстро, раб, — сказала Лола.
Я посмотрел на леди Джину. Мне казалось, я все сделал правильно.
— Прихоть хозяйки — это главное, — кивнула леди Джина.
— Простите меня, госпожа, — обратился я к Лоле.
Она посмотрела на меня самодовольно.
— Спусти тунику до талии, — приказала она.
Я выполнил приказ.
— Удар для неуклюжего раба, — велела Лола рабыне по имени Тела.
Та сняла плеть с кольца на стене и, встав позади, ударила меня по спине. Тунику спустили до талии, чтобы не забрызгать ее кровью.
— Простите меня, госпожа, — прошептал я.
Какой высокомерной выглядела Лола, представляясь свободной женщиной! Она стояла на коленях за столом, почти нагая, за исключением лоскута на бедрах, кусочка ткани на плечах и стального ошейника, надетого на ее прелестную шею.
У нее такая волнующая грудь… Какой же сукой оказалась эта рабыня по отношению ко мне! Она злилась на меня во время тренировок гораздо сильнее, чем от нее требовалось. Частенько по ночам меня переполняла боль от ударов ее плети. По сравнению с ней Тела казалась деловитой и рациональной и обращалась со мной не более сурово и презрительно, чем с любым другим рабом, попавшим в ее власть. Я не понимал, за что Лола так люто ненавидит меня и почему относится ко мне с таким невероятным презрением. Она не упускала ни одной возможности унизить или ударить.
Я старался не обращать на нее внимания. Я силился уважать ее, тысячу раз за день напоминая себе, что она — личность. Причем она была мелочной и злой не только со мной. Ее не любили в тюрьме ни рабы, ни охранники.
