Варяги взревели от хохота так дружно, что под крышей в испуге забились птицы. Даже работники едва сдержали смех.
– Дурак ты, шеппарь, – невозмутимо подытожила хозяйка и направилась прочь.
Глядя на удаляющиеся семьдесят пять крон, Хрольф опять запустил пальцы в бороду и остервенело поскреб давно не мытую шею.
– Струхнул, Варг? – спросил он, глядя на Волькшу в упор.
Тот хотел ответить, что и не думал. Дескать, чего тут пугаться. Но вместо этого коротко кивнул.
– Выходит, ты тоже дурак… как и я, – сказал шеппарь и опять засмеялся.
Но сколько не думал Годинович, но так и не смог уразуметь, что же такого смешного изрек варяг. О, Великий Велес, научи премудрости понимать этих морских скитальцев!
Полученные полкроны бондэ отработал скверно, но имелись все основания полагать, что виной тому был не он. Копченые кабаньи ребра горчили, репа частью проросла, а частью увяла, бобы были тверже морской гальки, а в овсе было полно отрубей. Работники, что приносили все это непотребство, прятали глаза, а на возмущение Хрольфа пожимали глазами и отвечали, что так приказала фру. Однако после походной каши гребцы были рады и этой еде. Тем более, что ёля[110]бондэ прислал гораздо больше обещанного. Когда же мореходы возлегли вместо голой земли или корабельных досок на полати, застеленные мешками душистого мха, счастье их было лучезарно, как летний полдень.
Утро последнего дня пути трусилось на землю мелким дождем. Серые тучи опустились так низко, что чайки летали над самой водой. Может быть, жалея гребцов, а может и по другой причине, Хрольф повелел поставить на драккаре шуль,[111]так что манскап греб в сравнительной сухости. Свеи порадовались такому приказу шеппаря, а Волькша расстроился. Из-за какой-то мороси ему предстояло плыть в сердце варяжского края вслепую. Он мог, конечно, не браться в этот день за весло, – в отличие от Олькши гребец из него был плоховатый. Но он понимал, что единожды сев на сундук, а затем без видимых причин отказавшись от этой работы, он признается в собственной хилости или, того хуже, в лени. Година же всегда учил сыновей не отдавать лени даже малую толику души. «Отлытаешь от дела хотя бы один раз, почитай, всю свою судьбу увазгал[112]», – говаривал он.
Так что пришлось Волькше занять место в ряду гребцов, довольствоваться тем немногим, что доведется увидеть в створ полога, и завидовать Ольгерду, который сидел в начале весельной грядки и от этого имел несравненно более широкий обзор.
Ветра не было, так что почти весь день шли на веслах. После полудня грести стало тяжелее: драккар, судя по всему, поднимался против течения. Несколько раз из-за борта слышался плеск воды, точно ладья проходила пороги, но так ли это было на самом деле, Волькше рассмотреть не удалось. Можно было, конечно, спросить варягов, что сидели рядом, но за все время плавания Годинович не сподобился как следует сойтись ни с кем из манскапа. Да, варяги отдали дань его находчивости на эстиннском берегу, но в остальном они относились к нему, как к довеску Олькши, которого от всей души уважали за силу плеч и вместительность пуза.
Дождь то усиливался, то стихал, но ближе к вечеру сквозь тучи пробилось солнце. Да и драккар пошел легче, преодолев, видимо, стремнину и выйдя в более спокойные воды.
– Städa skjul! Hissa segel! Ny segel! Fort! Fort![113]– проорал Хрольф.
– Не иначе выходим на Мэларен, – вполголоса съязвил один из гребцов: – Наш шеппарь может целый год плавать на старых парусах, но на подходе к Бирке он всегда ставит новые. Fulingen.
Последнее слово Волькша не понял, но, судя по тому, что оно было сказано – точно сплюнуто с языка – это было ругательство.
Знаменитое озеро Мэларен разочаровало Волкана. Слушая с какой гордостью варяги говорят о нем, он ожидал увидеть огромные водные просторы. Ни чуть не меньше Ладоги, а то и больше. Но когда закончилась возня с пологом и парусом, и венед смог осмотреться, Мэларен в той его части, что предстала его глазам, оказался больше похож Ниенскую губу, чем на настоящее озеро. Разрозненных клочков земли здесь было куда больше, чем воды. Иногда даже нельзя было понять, является ли очередная извилистая протока шхерой или все-таки проливом.
Но Хрольф ни разу не усомнился в том, какой поворот выбрать. Однако, уверенность, с которой он орудовал родерармом, была, пожалуй, единственной чертой, которая осталась от прежнего шеппаря. Гастинг в одночасье стал сварлив, криклив и угрюм одновременно. Он зачем-то достал из сундука шлем с полумаской и кожаную рубаху с железными пластинами. Броню он напялил, а вот шлем надевать не стал. Так и стоял у родерпинна, прижимая его к груди левой рукой.
Корабль вошел в узкую протоку, – не намного шире Ладожки. Место было довольно опасное, но Хрольф все равно подозвал к себе помощника и, передав ему кормовое весло, встал у форштевня. Волькша не мог его видеть, но, судя по кривой усмешке, что гуляла по лицу помощника, можно было догадаться, что шеппарь вел себя не самым умным образом.
Протока закончилась. Драккар вышел на широкую воду. Гребец, что сидел перед Волькшей, бросил долгий взгляд через плечо и благоговейно изрек:
– Бирка! Хвала Одину, вот и она!
Свеи один за другим стали поворачиваться. Лад весельных взмахов распался. Послышался стук сталкивающихся лопастей.
– Раздери вас Гарм! – истошно заорал Хрольф, казалось, еще мгновение и он вопреки своему обыкновению начнет раздавать гребцам тумаки: – Что вы ворочаетесь на сундуках, точно у вас чирьи на заднице!? А ну, русь! Русь! Русь!
За то время, что манскап крутил головами, Волькша успел разглядеть по ходу драккара два острова: большой и по-меньше. Который из них был легендарной Биркой, он мог только догадываться. Но такого скопища варяжских кораблей в одном месте он не видел никогда. Годинович даже не пытался их сосчитать. И так было понятно, что на Мэларене их не меньше полусотни. Правда Волькша тогда еще не знал, что не все ладьи викингов гордо именуются драккарам. Но чем бы они ни были, эти корабли могли нести на себе пару десятков гребцов, которые, сложив весла вдоль борта, превращались в беспощадных и свирепых воинов. Смог бы Гостомысл со своею дружиною в три конные сотни и две сотни пеших нарядников противостоять такой силе, приди она на Ильмень? При всем вспоможении Радомысла и Перуна Сварожичей… нет, не смог бы. Спеленали бы их варяги как детей малых и даже не утомились бы.
Мста сжала Волькшино сердце своей холодной рукой. Вот, кабы привести хотя бы и половину этой силищи, осадить Ильмень и выкурить Костолома из его норы!.. И сотников-смутьянов, и судейского думца, да и виночерпия к ним в придачу! Всех повязать и привести к государю: пусть в наветах каются! Эх, кабы… кабы.
