- Я тебя так люблю, - сказал он, прижимаясь щекой к её круглому белому плечу.
- Тебя зовут-то как? - спросила она ласково.
- Нема. Нема меня зовут, - ответил он и заснул.
Утром в дворницкой было тихо. Чистый стол, бутерброд и чай. Наум открыл глаза, все вспомнил, тихо охнул, залился краской и, мигом натянув штаны, выскочил во двор.
На лавочке у подъезда сидела бледная, напряженная Таня. Судя по черным кругам под глазами - сидела давно, нервно и не напрасно. Наум сел рядом, страстно желая взять её за руку.
- Я так и знала, - обреченно выдохнула она. - Я так и знала. Значит, ты и Анька... - она горестно всхлипнула. - Значит, все специально... Я потом перезвонила, теперь все поняла...
- Но я..., - начал было Наум, не зная, что сказать в свое оправдание, и есть ли вообще в этом оправдании какой-то смысл.
- Ах так! - Таня поднялась со скамейки, одернула платье, поправила косынку на шее. - Так? Идем! Идем! Сказала же...
- Максим, останови здесь, - сказал Чаплинский, указывая коротким загорелым перстом на стойкую хрущевку, утонувшую в зелени розовощеких и бледнолицых новостроек. - Здесь.
- Будем заходить? К подъезду заворачивать? - Максим нервно заерзал на сидении, продумывая варианты защиты от снайперской пули или просто куска черепицы, которая могла легко свалиться на голову этому партизану-домушнику Чаплинскому.
- Пока стоим. Так, чтобы не мешать движению. И выключи музыку, раздраженно бросил Наум.
"Хорошо быть звездой," - устало вздохнул Максим.
Наум закрыл глаза. Он мог позволить себе молчать и говорить, когда он хочет. Большой человек - большие проблемы. Он к этому не стремился. Все совпало. У него всегда было так - просто совпадения. Путь. Судьба. Он не уклонялся от объятий и обнимал сам. Ему повезло иногда быть честным. Он стал много знать. Но он так до конца и до начала не понял того, что называют женской логикой. Никогда и ни с кем он этого так и не понял.
Целую неделю они с Таней прожили как муж и жена. Она поглядывала на него с обидой и интересом и все доказывала, доказывала, что она лучше, чем Анька-комсомолка.
Она была лучше всех. Потом были другие - лучше нее. А потом была Галит. Последний приют монаха. Галит и обет безбрачия для всех прочих красивых, молодых и жадных до удовольствий девиц. Репутация политика - это белая простыня, которую не украшает чужая девственная кровь.
Простыню они с Таней сожгли в раковине, вместе с переписанным им отрывком из хроники текущих событий. Он рассказывал ей "По ком звонит колокол", а она варила жирный безвкусный борщ на постном масле.
Получалась ерунда. Получалось - прощай, оружие. Оставалось только вступить в ряды под марш Мендельсона. Но машина уже закрутилась.
Мама Ира пришла к Тане с паспортом и залитым слезами желтым фибровым чемоданом.
- Тебе надо уехать. Поездом. К бабушке в Москву. И сидеть там тихо. Или ты не понял, в какое дерьмо вступил?
- Я буду тебе писать, - сказал Наум Тане.
- Мой сын - идиот, деточка. Он большой идиот, как его папа. Он будет писать, ты будешь бегать. Ты будешь бегать, как заяц. Как тот сраный вечный жид.
- А если на Главпочтамт, до востребования, - пискнула Таня.
- Попробуй , - мама Ира пожала плечами и согласилась выпить "вашего кислого чая", потому что до отхода поезда где-то надо было сидеть. Таня ей не понравилась, она была не пара её красивому, немножко беглому сыну.
У московской бабушки на коммунизм был свой взгляд. Ей не нравилось большая квартира, из которой так долго забирали всех, что теперь она уже не знала соседей в лицо. "Нема, делай что хочешь. Считай, что я махнула на тебя рукой. Кто-то должен быть в этой семье смелым".
Через полгода его арестовали. Предложили сотрудничество, психушку или тюрьму. На выбор. Он отказался. Его выпустили и снова арестовали. Наум Чаплинский попал в газеты - в западные. Когда папе Лене объявили о необходимости выхода из партии, он всего лишь раз схватился за сердце и умер прямо на столе парторга завода. Хоронили без Немы, но коммунистом. С орденами на красных подушечках и прочувственными речами коллег. Считалось, что папа Леня умер бездетным.
Науму предложили уехать. На историческую Родину. К сионистам. И продолжить свою подрывную работу там.
Он согласился и перед отлетом, в сопровождении двух серых подтянутых молодых людей зашел на Главпочтамт. Зашел и получил письмо. От Анны...
... - Во сколько у вас заканчивают работать? - спросил Чаплинский, поглядывая на часы.
- Кто как, - раздраженно бросил Максим. Он не терпел этих эмигрантских штучек - ах, как у вас здесь плохо, ах, вы все ещё достаете колбасу, ах, сколько лет длится очередь на ваши машины.
- Что значит, кто как?
- Кто посмелее, кто на рынке, тот сам себе хозяин. В целом - с восьми до пяти. Плюс дорога. Вот и считайте.
Наум нервно дернул ручку, вышел из машины и неприлично быстро направился к подъезду. "Ну и что мне теперь делать? Бежать за ним, а потом искать колеса. Или охранять машину, а потом искать Наума", - подумал Максим и решил пока сидеть камнем.
"Не маленький - разберется. Правильно эта девица сказала, парень явно приехал за головой, и без неё пальцем для города не шевельнет. Интересно, кто это будет - какая-нибудь старушка - веселушка." Максим покрутил ручку приемника, настроился на "Русское радио" и расслабленно откинулся на сидении. Ждать и догонять - собачья работа.
Через час стемнело, через полтора - ожидаемые фонари так и не зажглись. Максим задергался и, плюнув на колеса, выскочил из машины. Теперь он неприлично быстро бежал все в тот же подъезд, моля Бога не обнаружить там что-нибудь вроде трупа известного правозащитника Наума Чаплинского...
ГЛАВА ШЕСТАЯ.
Анна Семеновна яростно потерла лоб и резко одернула руку. "Морщины, кожа - вот идиотка. Теперь останется след. Надо срочно делать маску." Очередной впустую трудовой день, проведенный в потугах по ликвидации неграмотности в ВУЗах совершенно выбил её из колеи. И все же не только день...
Нужно снова брать ситуацию под контроль. Иначе эта сумасшедшая натворит таких дел, что не повернешься. Анна Семеновна усмехнулась дурацкая детская привычка совать нос в чужие дела обернулась для неё вошедшей в плоть и кровь инфантильной Танечкой. Танечкой, которая решила показать зубки, буквально не дожидаясь никакой старости лет.
М все же - мы в ответе за тех, кого приручили. Особенно, если список этих жертв состоит всего-навсего из мужа, случайно попавшегося на склоне лет, и старинной подруги, которой когда-то, в юношеском запале было сказано: "Твой ребенок - мой ребенок".
Тонко порезанные кольцами огурцы приятно разлеглись на лице и попахивали обещаниями вечной молодости. Анна Семеновна придирчиво оглядела комнату - ни пылинки, пролистала блокнот, деловито вычеркнула все сделанное и позволила себе краем уха присоединиться к шоковой - мыльной терапии, что радостно зазывала дурачков с телевизионных экранов. До прихода любимого мужа оставалось сорок минут очерченного, обязательного одиночества. Хорошо.
