выдержит, и чудодействовал сам на фоне синего неба и просыпающихся звезд.
— Аленька, еще один раз,— просила Катюня,— только один раз, последний — за то, что все мы идем сейчас к Климовым.
— Хорошо! — отозвался сверху Алик.— Уговорила. В честь тебя, Октябрина.
Встав в позу звездочета, он произнес заклинание, подобное тому, что сочинял мудрый Хоттабыч, поколдовал над банками-склянками, попросил всех закрыть на секунду глаза, потом открыть, и... снова взлетели над Переселенкой разноцветные огни, которые, как падающие звезды, шли на сближение с Землей.
А через минуту Алька спрыгнул с крыши, протиснулся в толпе и встал между Борисом и Инкой. С другой стороны Бориса взяла под руку Катя, а Инку — Валерка, Валерку — Костя. Так и шли дружной компанией по меридиану к Инкиному дому. Пели, спорили, перебивая друг друга. Борис был так благодарен ребятам. Инка права: он еще будет нужен людям, человек Борис Егоров.
ВЕТЕРАНЫ
Слышишь?
Пташечка лесная
Так поет...
Как будто павших будит.
Я — живая.
Я — связная
Между тем, что было
и что будет!
Уже две недели, как дядя живет у нас.
Чудом уцелевший Андрейка оказался в партизанском отряде. На зиму его отвезли «на лечение» в лесную сторожку недалеко от деревни Антоновки. Старая лесничиха отпоила его травами, и молчавший до сих пор Андрейка снова заговорил.
Весной, когда к деревне подошли немцы, его опять «перебазировали» к партизанам. Но ребенку находиться в неприятельском окружении было небезопасно, и его вместе с другими такими же «найденышами» решили переправить на Большую землю в детский дом.
Детей вместе с сопровождавшей их «мамой Верой» посадили в переполненный беженцами вагон. Утомленные сначала долгой тряской в телеге, потом ходьбой по лесу и ожиданием поезда, дети, оказавшись, наконец, в поезде, сразу заснули.
Разбудила его бомбежка. Поезд горел. Люди кричали, плакали, стонали. «Мама Вера» вынесла детей и вернулась помочь раненым, но рухнула крыша вагона...
Этот горящий вагон, в котором осталась «мама Вера», преследовал долго его в детских снах, и он истошно кричал.
Все бежали в лес. И он тоже побежал. Мокрая от росы трава больно хлестала полуобнаженное тело, но он все бежал и бежал, пока не упал от усталости.
Когда взошло солнце, поднялся и снова побежал дальше в лес, так как в партизанском отряде привык не только не бояться леса, но и по-детски простодушно верить, что в лесу с ним ничего плохого не случится.
Сколько он пробыл в лесу — трудно сказать. Но уже не бежал и даже не шел, а еле передвигался на своих слабых, изрезанных травой ножках, когда услышал совсем рядом выстрелы. Он испугался и потерял сознание.
Очнулся на руках у незнакомого человека. Увидел на малиновом погоне две звездочки — и снова закрыл глаза.
Оказывается, стрелковый батальон только что освободил небольшой населенный пункт и потеснил противника из окружающего леса. После этого сражения и подобрал младший лейтенант Денисов перепуганного, обессиленного мальчика.
Так же, как в партизанском отряде, его окружили вниманием и заботой. Во время боя он отсиживался в медсанбате. Когда наступала передышка — бойцы то и дело заглядывали к нему. «Его» лейтенант — чаще других.
— Ну, как дела, дружище? Ты — Андрей Крымов, а я — Андрей из Крыма. Почти родные, правда? Поедем ко мне, как немца выгоним?
Он бы усыновил Андрея, если бы не другой человек... Военфельдшер, грустная ласковая женщина, потерявшая в недавнем бою мужа, очень привязалась к ребенку, и он полюбил ее.
— Ты зови меня мама Аня,— сказала она. У Андрея получалось «маманя». Так он и звал ее всегда. «Маманя» сшила ему маленькую гимнастерку, галифе и пилотку, а солдаты смастерили сапожки. В таком виде и сфотографировал его лейтенант Денисов.
Андрей помогал «мамане» скручивать бинты, мял в руках ватные шарики, выполнял несложные поручения раненых. Позднее ему доверили разносить солдатам газеты и письма. Тогда же «маманя» показала ему, как буквы сливаются в слоги, и к шести годам он мог читать самостоятельно. После боев Андрейка узнавал названия новых городов — Ростов, Тула, Калуга... и находил их на карте. Так шел по дорогам войны младший братишка моего отца. Командовал полком Андрей Денисов, который стал за это время майором.
В 1944 году во время артобстрела «маманю» тяжело ранило в правое плечо. Оперировал ее полковой врач. Пока шла операция, Андрейка стоял за дверью и тихо плакал. А когда, наконец, пустили к ней, он не отходил от постели:
— Тебе больно, маманечка?
В эти дни решалась его судьба. «Маманю» надо было отправлять в тыл. Майор Денисов при всей привязанности к мальчику понимал, что ребенку лучше будет с женщиной, которая сумеет заменить ему мать. Да и Андрейка был просто необходим ей.
Их эвакуировали в тыловой госпиталь, а спустя некоторое время они поселились в небольшом городе на Волге, где через несколько месяцев встретили День Победы. «Маманя» своих детей не имела, больше замуж не выходила, и никто не знал, что Андрейка — ее приемный сын. Не стало ее сравнительно недавно, пять лет тому назад...
Да, бывший лейтенант Андрей Денисов, оказывается, жив и будет на встрече.
На встречу приехало пятнадцать человек — ветераны 371-й стрелковой дивизии. Они уже несколько дней знакомились с городом, школой, с ребятами. Небольшой школьный музей боевой славы заметно пополнился экспонатами, боевыми трофеями. Все это время с ветеранами был Андрей Климов.
Интересно и напряженно жили в эти дни все ребята, в том числе и Борис. На уроке математики рядом с ним сел полковник, невысокого роста, стройный и моложавый. Он тоже принялся решать вместе с классом алгебраические уравнения, изредка обращаясь к Борису за консультацией. Решил и, довольный, шепотом объяснился с Борисом:
— Да, обскакали вы нас... Нашему поколению такие задачки в вузе давали.
Теперь Борис близко увидел его лицо, нездоровое, землистого цвета, вдоль и поперек изрезанное морщинами, и понял, что молодым оно казалось из-за глаз, живых, как у ребенка.
Только прозвенел звонок, ребята окружили полковника. Он уже убрал свои записи.
— Что ж, порядок в ваших войсках. Нормально решаете.— И Борису: — А вам спасибо, молодой человек. Знаете толк в боевых расчетах!
Валерка не удержался:
— Еще бы! Это наш Вундер.
Пожалуй, впервые сказал без насмешки и злости, даже с гордостью. Не за
