— Что у вас происходит?
— Снимаем Нестерова с соревнований, — категорично заявил инструктор Бовин. — За самовольную отлучку и нарушение дисциплины.
Серов молча взял из рук Бовина бумаги, перелистал, нашел разрешение Нестерова на участие в соревнованиях. Достал из кармана перо и сделал росчерк.
— Товарищ Нестеров допущен к соревнованиям. Он отлучался в город по моей просьбе. — Серов обратился к Нестерову. — Почему вы не сообщили, Алексей Петрович?
Нестеров вздохнул.
— Да как-то не догадался…
Тренер всплеснул руками.
— Ну слава тебе, Господи!
Бовин напоследок сорвал на нем злость.
— Снова про бога?! У вас что там в команде, религиозная секта?
Шимко потянул Нестерова за рукав, открыл дверь.
— Пойдем, Алексей. А то еще каких-нибудь грехов навешают… Подготовиться спортсмену не дают!
— Степан Касьянович, я буквально на два слова с Алексеем, — попросил Серов. — И вы, товарищ Бовин, можете идти.
Оставшись вдвоем с комиссаром, Нестеров виновато поежился.
— Как-то глупо получилось… Думал, Бовин в курсе, а тут такая ерунда.
Серов прикрыл дверь. Поправил очки.
— Алексей Петрович, хочу сообщить, что в Москве арестован шпион, который похищал сведения о наших важных военных разработках. Благодаря вам удалось вскрыть эту цепочку. Я буду ходатайствовать о представлении вас к государственной награде.
Алексей глубоко вдохнул, чувствуя нехватку кислорода, — и правда, надо бы проветрить помещение. Небось, шведам и финнам дали комнаты с окнами, а советских можно и в угол запихнуть.
— Значит, спичечный коробок?
Серов кивнул.
— Да. Шпион сознался, что пошел на преступление под влиянием любовницы. Вместе они планировали бежать из СССР.
— Значит, женщина, — Нестеров огорченно покачал головой. — Неужели это Маша Гороховская?
— Нет, — Серов выдержал многозначительную паузу. — Мы выяснили, что у нашей «дамы с крысами», Глафиры Платоновны Мезенцевой, в Петрограде оставалась младшая сестра, Евдокия. Она поменяла фамилию, поступила в медицинский техникум… Стала врачом.
— Евдокия Платоновна? Докторша?!
— Да.
Нестеров попытался уложить в голове услышанное.
— Значит, коробок… микрофильмы… Ну, хорошо. А как же Шилле? Вы докладывали о нем? Он ведь как-то связан с этим делом?
Серов помолчал.
— Пока мы ничего не сможем предпринять. Сайрус Крамп имеет дипломатический иммунитет. Нужно еще доказать, что он и Шилле — одно лицо. Или поймать его на передаче агентурных сведений… Но я обещаю, мы не оставим это дело. Отправим запрос в международные организации…
Нестеров пристально посмотрел на Серова.
— Понятно. Я могу идти?
Павел Андреевич со вздохом пожал плечами.
* * *
Примерно в то же время Мария Саволайнен в своем ателье обсуждала с продавщицей Айно новый заказ на ткани. Ее десятилетний сын с русским именем Алексей, или по-фински Алекси, сидел у стеклянной витрины и смотрел, как на бульваре дети играют с большой белой, по виду доброй собакой. Девочки обнимали, тискали пса, и он покорно давал садиться на себя верхом, но научить его скакать, как лошадь, у детей пока не получалось.
День снова выдался солнечным, и зелень была яркой после вчерашнего дождя. И когда тень заслонила свет, Алекси не испугался. Он смотрел на игрушку, которую держал в руках незнакомец — это был слон из лилового плюша, с бивнями из валяной шерсти и стеклянными глазами. Лицо человека, который держал слона, было скрыто в тени, но сама игрушка оказалась на солнце. Слон смущенно улыбался, в уголках его глаз виднелись морщинки, и выражение плюшевого лица было немного растерянным, но очень, очень милым.
Айно прикладывала пуговицы к тканям, а Мария записывала, какой запас необходимо сделать. В последнее время заказчицы стали выбирать большие пластиковые пуговицы, которые придавали нарядности костюмам и пальто. Скоро осень, пойдут заказы на верхнюю одежду, нужно заранее сменить ассортимент тканей и фурнитуры.
Делая пометки в книжечке, Мария вдруг осознала, что давно не слышит мурлыканье сына, который обычно, если играл один или смотрел на улицу, что-то напевал себе под нос. Женщина обернулась.
Маленький Алекси прильнул к окну, завороженно разглядывая игрушку, которую держал коренастый человек в сером плаще, с грубым, недобрым лицом. Мария сразу узнала — это был Кравец, надзиратель в тюрьме Плетцензее.
Сквозь стекло Кравец прямо смотрел на Марию из-под нависших бровей, и его тяжелый остановившийся взгляд явно предупреждал ее о чем-то ужасном, что должно совершиться.
Звонкий стук — это рассыпались пуговицы из коробки. Голос Айно — Мария не различала, не понимала слов. Она бросилась к сыну, подхватила, унося от окна.
— Что случилось, роува Мария? Mikа pelotti sinua niin? Что вас испугало?
Мешая финские и русские слова, пыталась добиться ответа продавщица.
Мария опомнилась, оглянулась. За стеклом уже никого не было, Кравец исчез.
* * *
Готлиб Шилле по материнской линии происходил из древнего рыцарского рода. В эпоху наполеоновских войн его предки лишились баронского титула из-за семейных интриг вокруг наследства. Но мать с ранних лет внушала мальчику мысль о его блестящих перспективах, и он привык считать себя аристократом — по праву крови, личной доблести, талантов и ума. Это и заставило кадрового офицера в тридцатом году примкнуть к национал-социалистам, несмотря на то презрение, которое он испытывал к уличному сброду и, в глубине души, к самому Гитлеру, фанатику и вырожденцу.
Решив, что в его личной войне хороши все средства, Шилле перешел на службу в СС, но не оборвал связей с военной элитой. Он разделял их надежды на то, что аристократия, сметенная с политической сцены в итоге Первой мировой, должна восстановить свои исконные права на управление Европой. Он лично знал и несчастного графа фон Штауффенберга, совершившего покушение на Гитлера в 1944 году; в глубине души восхищался его поступком.
Гитлер закономерно проиграл, но не выиграла и ставка Шилле. Германия, расчлененная и поверженная, одна приняла на себя весь позор капитуляции, а ее элиты пошли в услужение — одни к большевикам, другие — к американцам и
