class="p1">— Да, теперь ужъ опоздалъ.
— Да и я также, а все-таки пойтду..
— Куда? — спросилъ Борись.
— Къ Телянинымъ…
Они вышли на крыльцо. Стояла темная осенняя ночь. Накрапывалъ дождикъ.
— Ну вотъ и конецъ нашей депутаціи! — сказалъ Борисъ и невольно разсмѣялся.
— Трагическій конецъ, — сказалъ Горшковъ.
— Иначе и не могло быть, — заключилъ Абласовъ.
— Экая темень! — проговорилъ Горшковъ: — и дождь. Ну, мы еъ тобой по Варваркѣ, Абласовъ. А ты, Боря, какъ иѣшкомъ-то пойдешь? бабинька-то не прислала; пройдись ужъ разокъ, не аристократничай…
— Да извощики тутъ есть, — замѣтилъ Абласовъ.
— Нѣтъ, я пѣшкомъ. Ну, прощайте, господа.
Борисъ завернулся въ шинель и сталъ переходить улицу.
— Борисъ! — крикнулъ Горшковъ черезъ улицу.
— Что?
— Каковъ уродъ, Егорка? Сегодня, вѣдь, середа, такъ онъ насъ съ четверти втораго держалъ.
Борисъ вспомнилъ, что Маша ждала его раньше обыкновеннаго.
— Прощай, Горшковъ! — крикнулъ онъ и отправился по тротуару.
По площади мелькали фонари, и на горизонтѣ едва-едва отдѣлялись зубцы кремлевской стѣны. Надъ башенными воротами висѣла лампада передъ образомъ и бросала вокругъ себя сіяніе.
Борису рѣдко приходилось ходить иѣшкомъ въ такую пору. Онъ шелъ быстро. Ему показалось, что улица какъ-то особенно длинна. Навстрѣчу почти никто не попадался.
XIX.
Въ передней слышенъ былъ довольно дружный храпъ, когда Борись отворилъ дверь изъ сѣней. Ему точно совѣстно стало передъ лакеями. Одинъ изъ служителей вскочилъ. Борисъ снялъ шинель и, ничего не спрашивая, прошелъ въ бильярдную. Дверь въ кабинетъ была притворена. По обыкновенію, Яковъ прохаживался вдоль диванчика, и на одной изъ колоннъ горѣла одинокая, скучная лампа.
— Что папенька? — спросплъ Борисъ.
— Почиваютъ, — отвѣтилъ лѣниво Яковъ и началъ опять ходить.
Борису хотѣлось спросить: не приносили-ли какой записки изъ гимназіи, спрашивалъ объ немъ отецъ или нѣтъ, но онъ удержался.
— Докторъ былъ?
— Никакъ нѣтъ-съ, — отвѣчалъ Яковъ.
— Какъ сегодня папенька? — спросилъ помолчавъ Борисъ. Онъ боялся, что услышитъ что-нибудь непріятное.
— Ничего! — проговорилъ Яковъ. — Кашлять — мало кашляли; предъ обѣдомъ прошлись по комнатѣ. Полегче сегодня, — заключилъ онъ, не глядя на Бориса.
У Бориса отлегло на сердцѣ: — отцу легче сегодня, стало быть, онъ не встревоженъ. «Но бабинька навѣрное ужь посылала справиться у Ѳеофана, почему я не вернулся,» — разсуждалъ онъ про себя, выходя въ корридоръ.
На лѣстницѣ послышались скорые шаги, по всѣмъ ступенямъ прошелъ скрипучій звукъ, и съ площадки слетѣла внизъ Маша.
Она бросилась къ брату.
— Боринька, что это, гдѣ ты?
Борисъ расцѣловалъ ее. Ему совѣстно было, но онъ не хотѣлъ лгать передъ Машей.
— Вотъ, видишь, голубчикъ, — продолжалъ онъ, — твой братишка провинился; его и наказали.
— Какъ наказали?
— Да такъ, продержали въ классѣ до 7-ми часовъ.
— И ты ничего не ѣлъ, Боря?
— Ничего.
— Такъ пойдемъ поскорѣй… Какъ же это?… А-а, постой, я тебѣ что скажу: вѣдь, бабушка сердится: все ворчала; ждали мы тебя обѣдать — тебя нѣтъ. Она послала у кучера спросить. Говорятъ: не выходилъ; онъ постоялъ, да и уѣхалъ.
— А что папа?
— Да онъ ничего, Боря. Она, разумѣется, ему наябедничала. Да папа ничего. Я его видѣла послѣ обѣда: онъ такой веселый былъ, мало кашлялъ.
— Записки не приносили ему?
— Нѣтъ! я не знаю… да, нѣтъ, не приносили. — Маша сдѣлала пресерьезную мину. — Это объ тебѣ, что-ли?
— Да! — проговорилъ Борисъ.
— Бабушка ужъ наябедничала бы.
— Она гдѣ?
— У себя въ диванной, и толстая тамъ.
— А ты какъ это услыхала, что я пришелъ?
— Я все наверху прислушивалась, Боря. Все тихо было; вдругъ шаги — я и сбѣжала. Ну, пойдемъ же наверхъ; тебѣ обѣдать нужно.
Маша взяла его за руку и повела по лѣстницѣ.
— Вѣдь тебѣ бы нужно сегодня раньше вернуться, — говорила Маша, поднимаясь ио ступенямъ. — И за что
же это тебя, Боря, засадили? Ты такой большой… Развѣ тебя смѣютъ наказывать?
— Смѣютъ, голубчикъ.
— Да ты шалилъ, что ли?
— Нѣтъ, не шалилъ. Мы учителя просили извиниться, чтобъ не бранился: вотъ насъ за это и засадили.
— Такъ, стало, ты не одинъ?
— Горшковъ со мной, Абласовъ.
— Ахъ, и Горшковъ! — Маша покачала головой. — Только ты бабушкѣ не говори, ты ужъ лучше папѣ прямо скажи.
— Хорошо, хорошо, Машенька.
Они взобрались на площадку.
— Я сейчасъ свѣчку принесу! — сказала Маша и вбѣжала въ свою комнату.
Она явилась со свѣчей въ рукахъ.
Мироновна тоже дожидалась Бориса, но незадолго до его прихода заснула.
Борисъ вошелъ въ свою комнату объ руку съ Машей и былъ очень удивленъ: на столѣ разостлана была салфетка и стоялъ приборъ.
— Это Мироновна? — сказалъ Борисъ.
— Нѣтъ, это я, Боря, — отвѣтила съ улыбкой Маша.
— Да ты умница, Маша. Когда же это ты распорядилась!
— И кушанье въ печкѣ. Мироновна не хотѣла; все говорила, что ты гдѣ-нибудь обѣдаешь, а я ее упросила сходить.
Въ дверяхъ показалась старушка.
— А, долговязый! — проговорила она — откуда явился? гдѣ загулялъ?
— Безъ обѣда оставили, Мироновна! — отвѣчалъ улыбаясь Борисъ.
— Ишь, безстыжій какой! Заперли этакого долговязаго. Да провинился, что ли, въ самомъ дѣлѣ?
— Нѣтъ, няня, такъ.
— То-то такъ… А я думала, передумала, куда онъ запропастился? Поди-ка ты бабинькѣ покажись; она тамъ все разыскивала.
— Мироновна, — заговорила Маша, подходя къ старушкѣ: —достань-ка поѣсть Борѣ: онъ, вѣдь, голоденъ.
— Сейчасъ, сейчасъ, — отвѣтила старуха и начала доставать изъ печки тарелку.
Борисъ сѣлъ къ столу, Маша помѣстилась подлѣ него и все смотрѣла ему въ глаза.
XX.
Бабинька сидѣла въ диванной съ Амаліей Христофоровной и вязала чулокъ.
На столѣ горѣли двѣ сальныя свѣчки.
— Сашка! — крикнула Пелагея Сергѣевна.
Изъ-за нерегородки показалась дѣвчонка, очень косматая.
— Чего изволите-съ?
— Поди, узнай, пришелъ ли Борисъ Николаичъ.
— Пришли-съ.
Бабушка привстала.
— Когда пришелъ? — спросила она, мигая своими карими глазками.
— Я видѣла-съ, они сейчасъ наверхъ поднялись.
Бабинька встала и начала ходить по комнатѣ. Амалія Христофоровна слѣдила за ней глазами.
— Онъ и носу не покажетъ! — ворчала старуха: — изъ благороднаго дома мальчикъ, по улицамъ шатается
каждый день. Николинька въ него вѣритъ, а онъ таскается по сквернымъ мѣстамъ.
Бабинькѣ мало было ходить но диванной, она вышла въ корридоръ и отправилась въ бильярдную.
— Проснулся Николинька? — спросила старуха у Якова, подходя въ двери въ снальию.
— Никакъ нѣтъ-сь! — отвѣтилъ Яковъ.
Старуха, не слушая его, отворила дверь.
Больной лежалъ на лѣвомъ боку, и въ ту минуту, какъ бабинька вошла, онъ проснулся.
Комната освѣщалась, какъ и наканунѣ, лампой, стоявшей за кресломъ, на столѣ.
Бабинька подошла къ больному и съ кошачей ужимкой нагнулась. Она положила одну руку на плечо его, а другой уперлась въ подушку.
Больной не взглянулъ на нее, а только потянулся немного.
Бабинька поцѣловала его въ лобъ. Больной непріятно поморщился и перевернулся на спину.
— Ну, каково тебѣ, Николинька? — проговорила Пелагея Сергѣевна.
— Ничего, полегче… — И
