не строят. На севере – да. Но там ветра и холод.
– Савойский монастырь на севере?
– Да.
– По Алвару не скажешь, что он из холодных краев.
– Алвар живет с Огнем. Холод ему и братьям не помеха.
– Его люди ведь тоже носители Огня? – спросила я.
Альгидрас вздохнул, и некоторое время мы шли молча, а потом он наконец заговорил:
– Мне сложно объяснить то, чего я и сам не понимаю. Хваны проходят обряд посвящения в пятнадцать весен. Но даже тогда мы не несем в себе Силу. Ею управляет лишь Жрец. С Огнем иное. Все дети, живущие в монастыре, несут Огонь. Кроме хванов, приезжающих в учение, и раньше – кваров.
– Они такими рождаются?
– Верно, да. Либо же над ними проводится обряд в момент рождения или вскоре после. Не знаю. В Алваре, думаю, соединились Огонь от рождения с обрядом, потому что столько Силы, сколько в нем еще отроком было, у десятка взрослых братьев разом не сыщешь.
– Ты сказал, что до тебя стихией хванов управлял лишь жрец. А как ты почувствовал, что в тебе стихия?
– После обряда, в пятнадцать весен, я впервые почувствовал стихию. Это как… что-то внутри тебя. Ты зорче видишь, и слух становится острее. Любой шорох теперь различим. И всё. А когда квары ввели меня в обряд… Сначала я… просто видел гибель родичей, умирал с каждым из них, а потом Священный шар засветился, и в меня хлынул поток Силы. Не только чужой, от Девы, но и знакомой, от хванского жреца.
Я вспомнила, как в своем сне видела тело седовласого мужчины, пронзенного копьем на ступенях храма. Альгидрас же продолжил ровным тоном:
– А по пути в Свирь я, как оправился, понял, что слышу ветер. Сперва думал, что рассудком повредился. Но, видно, Силе хванов просто некуда было деться после смерти жреца, и она вся перешла ко мне. Я и не пользовался ей. Разве что когда из лука стрелял.
Выходит, в состязании с Бориславом на берегу Стремны он жульничал.
Тем временем мы вышли на небольшую полянку. В едва пробивавшемся сквозь облака лунном свете можно было различить очертания небольшой постройки. Альгидрас без колебаний направился к ней. Я не могла похвастаться его уверенностью – в доме мог быть кто угодно: от диких зверей до разбойников. Но, вероятно, Альгидрас вправду знал, о чем шепчет ветер, иначе не шел бы сейчас так, будто он здесь хозяин.
Дверь отворилась, негромко скрипнув, но в тишине этот звук был оглушительным. Я вздрогнула. Альгидрас пробормотал что-то по-хвански.
– Что ты говоришь? – нервно спросила я.
– Алвара бы сюда, с его светом. Осторожно, здесь полка.
– Как ты ее видишь? – удивилась я, пригнувшись.
– Я… не вижу – чувствую.
Я подумала, что это все же полезное умение – чувствовать воздух и любое изменение в нем. Да и вообще здорово иметь вот такие – сверхъестественные – способности.
– А ты умеешь летать? – спросила я, вспомнив фэнтези, в котором люди, связанные со стихией Воздуха, непременно могли летать.
Альгидрас открыл еще одну дверь и, коснувшись ладонью моего затылка, пригнул мне голову. Дверной проем был таким низким, что пришлось согнуться едва ли не пополам. Альгидрас выпустил мою ладонь, и я тут же схватила край его плаща, чтобы не потеряться в кромешной тьме. Пошуршав чем-то в темноте, хванец наконец зажег масляную лампу. Пахнуло горящим маслом и какими-то травами, перебив запах сырости и гнилых досок. Я огляделась по сторонам.
Мы находились в небольшой комнатке, почти половину которой занимала печь. Напротив печи располагалась широкая лавка, в дальнем углу стояла лавка поуже, а рядом с ней ютился стол. Пространство за печью терялось во тьме, но, судя по тому, что оно было наполовину отгорожено занавеской, вероятно, там была хозяйская кровать.
– Интересно, чей это дом?
– Помощницы Смерти, – тут же откликнулся Альгидрас, и я вздрогнула, не сразу поняв, что произнесла последнюю фразу вслух.
Как бы я ни убеждала себя в том, что лишена предрассудков, узнав, что это дом Помощницы Смерти, почувствовала себя весьма неуютно.
– Не нужно ее бояться. Она такой же человек, как и иные, – правильно оценил мое замешательство Альгидрас.
– Но в Свири все боялись.
– Потому что видели ее лишь тогда, когда она приходила забирать жизни. А если бы зашли к ней в любой другой день, то поняли бы, что она так же прядет, как и их женщины, поет те же песни и так же топит печь.
Пока я размышляла над его словами, Альгидрас сбросил плащ на скамью, низко поклонился печи и пробормотал что-то на словенском. После этого он открыл заслонку и принялся разводить огонь. Я стояла напротив и не знала, что делать мне. Наконец, умаявшись от сомнений, я тоже низко поклонилась печи, понимая, что она – хозяйка в любом доме и что в этом мире принято ее приветствовать и благодарить. И странное дело: кланяясь, я ничуть не чувствовала себя глупо. Может, оттого, что даже Миролюб не гнушался этого обычая.
Когда пламя в печи разгорелось, Альгидрас повернулся ко мне и бодро произнес:
– Сейчас здесь тепло будет. И нет. Летать я не умею. Я же не птица. Алвар тоже не умеет светиться в темноте сам по себе.
Я усмехнулась:
– Жалко. А я надеялась.
Альгидрас фыркнул в ответ.
– А где сама Помощница Смерти? – спросила я, кутаясь в плащ.
– Ушла, верно, но сюда всякий может войти и переночевать. Так издавна повелось.
– Но ведь люди боятся. Разве кто-то сам сюда придет?
– Ночью беспомощным в лесу может оказаться лишь тот, кто и так наполовину мертв. Тот, кто жив и в силе, разведет костер и переночует у него.
– А зимой?
– И зимой. Да и Каменица рядом. Там полно постоялых дворов. И вдоль дороги они стоят.
– То есть любой может сюда прийти, но никто не станет?
Он кивнул.
– Странные вы здесь, – не удержалась я и неожиданно для самой себя спросила: – А ты вправду не стал бы носить траур по Алвару?
Альгидрас отвернулся от меня, зачем-то задернул занавеску у печи, отгораживая хозяйскую кровать, и пожал плечами.
– Что у вас произошло? За что ты так зол на него?
Альгидрас наконец повернулся ко мне, но вместо ответа произнес:
– Ты будешь спать вот здесь, на лавке. Плащи сейчас просохнут и согреются – застелешь и укроешься.
– Ты так и не ответил.
Он вздохнул и раздраженно сморщил переносицу.
– Речи Алвара льются как мед и так же сладки. Но он не тот, кому можно верить.
– Но почему?
– Потому что я думал, будто был его другом, много лет назад. Мы проводили вместе все дни. Мне казалось, мы дышать по отдельности не могли. Харим умер, и у меня не осталось никого в монастыре. А Алвар… он сперва смотрел так, что я усидеть не мог… Злил меня этим жутко. А после драки той он как брат мне стал. Мы ведь не только письмена разбирали. Мы еще и сбегали за дикими яблоками, так что обоим потом плетей всыпали. И ночью на крышу лазали звезды смотреть. Я однажды едва не разбился – он меня чудом втащил обратно. И в подземелье мы пробрались как-то. Страшно подумать, что было бы, найди нас там кто. А потом оказалось, что все это… – Альгидрас неловко взмахнул рукой и отвернулся, замолчав.
– Что?
– Что он это делал, чтобы понять, сколь много я узнал о письменах. А когда понял, что вызнал все, отдал меня брату Сумирану. Я едва оправился после того наказания. Он ко мне приходил со сладостями, но я ему сказал, что он может с ними сделать. А он, вместо того чтобы повиниться и объяснить, ушел и с той поры никогда больше не смотрел в мою сторону. Даже в трапезной. Хотя раньше, когда мы еще не дружили, у меня аж затылок дымился от его взгляда. Пальцев на руках не хватит сосчитать, сколько раз я жалел, что сумел выйти от лекаря после наказания. Он разом все сломал. Потому в дружбу Алвара верить нельзя. Если он добр к тебе, значит, ему что-то нужно.
Альгидрас замолчал и начал что-то активно переставлять на полочках у стены, открывая горшки и заглядывая внутрь. При этом движения его были непривычно
