Монике приходится ее оттолкнуть.
– Я благодарна тебе за путь, который мы проделали вместе, но теперь нам надо расстаться, – говорит она.
– У нас кармическая связь. Мы были вместе много жизней. Ты – моя близкородственная душа. И единственный человек, с которым я должна жить.
– Ты в этом уверена, а я нет. Сожалею.
Моника жестко выставляет ее за дверь и запирается.
Тут же принимается звонить звонок.
Моника отключает электрический звонок от сети, тогда Шанти начинает колотить в дверь и кричать:
– Учти, я никуда отсюда не уйду!
Если это любовь, то меня она, кажется, ничуть не интересует.
Моника включает на всю мощь классическую музыку, Седьмую симфонию Бетховена, чтобы заглушить удары в дверь. Но, посмотрев еще раз в глазок, чтобы проверить, ушла ли Шанти, она видит соседей сверху: они сжалились над женщиной, сидящей на половике, и вступили с ней в разговор, чтобы утешить.
Этак она поссорит меня с соседями… Я недооценила проблему. Ничего, рано или поздно она утомится и уйдет домой.
Но проходит день за днем, а Шанти все никак не покинет свой бивак[2] за дверью Моники.
Недаром Наполеон говорил: «В любви единственная победа – это бегство».
Моника достает из шкафа рюкзак, поспешно набивает его одеждой, кидает туда туалетный набор, гасит весь свет, выворачивает пробки и осторожно открывает дверь.
Шанти открывает один глаз.
– Любовь моя!
Она вскакивает и пытается обнять Монику, но та ее отталкивает, быстро сбегает вниз по лестнице и выскакивает на улицу. Там она останавливает такси, юркает внутрь и захлопывает дверцу.
– Куда ехать? – спрашивает водитель.
– В магазин альпинистских принадлежностей. Мне надо совершить восхождение.
7
Николь О’Коннор садится в свою машину и долго едет, пока вдали не появляется отблеск костра. Чем дальше, чем громче становится стук тамтамов.
Она подъезжает к большому костру. Вокруг него собралось человек сто.
Она приехала на Янду, праздник Времени сна.
Так это начиналось, так и должно завершиться.
Она оголяется до пояса, раскрашивает лицо, как другие женщины, ест и пьет галлюциногенное, самозабвенно пляшет, переходя из рук в руки.
Она знает, что, впитывая силу от огня, от земли, от грибов, наполняясь мужской энергией, обретает новую жизнь.
8
После полутора часов в автобусе Моника Макинтайр выходит на остановке у горы Кэмелбэк, в 150 км западнее Нью-Йорка, в Пенсильвании, в горах Поконо.
В это время года, когда нет школьных каникул, здесь довольно пусто. Несмотря на холод, снега нет, на лыжах не покатаешься.
Моника разворачивает карту, чтобы проложить маршрут до высокогорного пристанища для туристов.
Одна среди дикой природы, вдали от соплеменников, она наконец-то чувствует себя в ладу с собой.
В нью-йоркском ашраме было немого народу, но я все равно чувствовала, что вокруг здания кишат люди, ездят шумные машины. А здесь только деревья, трава, ветер и белки.
Она вспоминает Шанти.
Казалось бы, ей полагается быть мудрой, пропитанной индуистской философией, учением об отстраненности, а кем она оказалась на самом деле? Ребенком-собственником, зацикленным на своей игрушке!
Она вспоминает, чему учила Рен, ее бабушка, свою дочь.
Как она говорила? «Если твое счастье зависит от выбора, который делает другой человек, то приготовься быть несчастной». Все верно, Шанти несчастна, потому что решила, что ее жизнь зависит от другого человека. От меня.
Как можно настолько плотно пребывать в плену своих иллюзий?
Другие – это зависимость.
Шанти смахивает на наркоманку. Можно подумать, что у нее галлюцинация, что ей необходима доза.
Она вспоминает свою первую ночь с индианкой, о ласках, которые получала и отдавала.
Ее любовь постепенно удушила бы нас, я правильно сделала, что сбежала.
Согласна, я груба, но зато не занимаюсь самообманом.
Мне есть за что себя уважать.
По-моему, все те, кто упивается словом «любовь», всего лишь скрывают свой страх одиночества.
Они сознательно изображают любовь, чтобы управлять другими, подобно тому, как управляют машиной или собакой.
Она смотрит на небо, там собираются облака.
Я буду подниматься без остановок, чтобы добраться до вершины этой горы.
Небо все больше хмурится. Внезапно разносится раскат грома, потом сверкает молния, озаряющая крутую тропу, по которой карабкается Моника.
Природа напоминает мне, что я всего лишь маленький зверек, затерявшийся на поверхности Земли.
Начинается мелкий дождик. Карта, которую она с трудом развернула, чтобы найти ближайшее пристанище для туристов, быстро намокает.
Дождь усиливается, грозя превратиться в ливень.
Моника не останавливается, невзирая на грозу, путь ей освещает маленький электрический фонарик на лбу, прикрепленный к бандане.
Надо как можно быстрее добраться до места.
Тропа становится все круче, вода хлещет по ней вниз. Моника скользит, падает на колени, продвигается дальше на четвереньках, но не помышляет о том, чтобы сдаться.
Справа от тропы, ставшей из-за дождя почти непроходимой, вздымается скала, слева – глубокая, кажущаяся бездонной пропасть, впереди не видно ни зги.
От порыва ветра и от сильного дождя она теряет равновесие, пытается выпрямиться, но ветер не дает. Она шатается, скользит влево, к краю пропасти, падает, но в последний момент успевает схватиться за выступ.
Моника висит на руках, вцепившись в мокрый камень и болтая в воздухе ногами. От ледяного дождя у нее сводит пальцы.
Не хочу погибнуть сейчас, вот так.
Она пытается подтянуться, но от каждого движения ее пальцы все больше разжимаются, края камня режут ей руки. Но она не оставляет попыток, извивается, силится снова заползти на тропу. Ей удается чуть-чуть приподняться, но не переместить центр тяжести.
Одна попытка следует за другой, и все безрезультатно.
И тогда от отчаяния она решается на то, что ни за что не пришло бы ей в голову, если бы не страх смерти.
– На помощь! – кричит она.
Она сознает, что из-за шума дождя, из-за грома и ветра шанс быть услышанной в таком гиблом месте, специально выбранном ею для того, чтобы быть подальше от людей, практически равен нулю.
Она уже охрипла от крика и обессилела от попыток подтянуться и залезть на скалу. Она тяжело дышит, но еще не полностью потеряла надежду.
– На помощь!
Тянутся секунды, кажущиеся часами, пальцы немеют и вот-вот разожмутся.
Вот, значит, как кончается моя жизнь протяженностью всего-то в восемнадцать лет.
Она представляет, как летит вниз, в пропасть, как разбивается о камни. Пройдет, наверное, не один день, прежде чем обнаружат мой труп.
Хотя…
Если я провалюсь в какую-нибудь расселину, то меня могут вообще не найти. Наступит зима, мое тело занесет снегом. Никто не знает, куда я отправилась, мама так и останется в неведении, что со мной стряслось. Решит, наверное, что я
