по маслу. Черезъ недѣлю графъ и спалъ, и видѣлъ, какъ бы ему поскорѣе сдѣлаться вѣрнѣйшимъ исполнителемъ «воли, дарующей человѣческое достоинство милліонамъ». Онъ собрался въ губернскій городъ, а потомъ и въ Петербургъ, чтобы «ощупать почву». Я еще тогда замѣтилъ, что онъ смотрѣлъ на меня вовсе не какъ на молодаго мужчину, а какъ на добродѣтельнаго любомудра, не вылѣзающаго изъ управительской кожи. Его, дѣйствительно, тѣшило то, что такой «стоикъ» и «радикалъ», какъ я дѣлается, его сотрудникомъ, раздѣляетъ его великодушныя порыванія.
— Графиня такъ цѣнитъ ваши достоинства, чуть не каждый день повторилъ онъ мнѣ.
Графиня настаивала на томъ, чтобы я какъ можно скорѣе вступилъ въ исполненіе моихъ обязанностей и заключилъ съ графомъ формальное условіе. Онъ самъ мнѣ это предложилъ, но я хорошо видѣлъ, откуда идетъ его предложеніе. Условіе было написано на три года. Я получалъ по три тысячи рублей въ годъ жалованья. Графъ расчувствовался, когда я ему замѣтилъ, что это слишкомъ большое содержаніе. Моему надзору и руководительству онъ поручалъ не только техническую сторону всего своего хозяйства, но главнымъ образомъ «высшій распорядокъ», введеніе такого «режима» въ барщинскихъ и оброчныхъ имѣніяхъ, который бы «упреждалъ великое событіе». Его сіятельство не только на бумагѣ, но и на словахъ любилъ выражаться высокимъ слогомъ. Онъ далъ мнѣ полную довѣренность и просилъ, составить родъ проекта мѣръ, «упреждающихъ великое событіе», къ его возвращенію изъ Петербурга. Обсудивъ съ нимъ этотъ проектъ, я долженъ былъ начать объѣздъ всѣхъ имѣній. Конторскія бумаги и вѣдомости предоставлялись въ мое полное распоряженіе.
Мнѣ становилось совѣстно, глядя на то, какъ графъ увлекался моей личностью. Случаю угодно было, чтобы это увлеченіе поднялось еще на нѣсколько градусовъ.
День отъѣзда графа въ губернскій городъ былъ уже назначенъ. Передъ обѣдомъ, я пошелъ побродить съ ружьемъ въ ближайшихъ островкахъ, не подвернется-ли гдѣ бѣлячекъ — благо лѣсъ уже совсѣмъ почти оголился. Бѣлячка я не повстрѣчалъ, а подстрѣлилъ одну какую-то несчастненькую пичужку, такъ что совѣстно было и въ сумку класть. На возвратномъ пути проходилъ я мимо пруда, обставленнаго двумя рядами старыхъ кленовъ. Красножелтые листья густо покрывали выгорѣвшій дернъ. Осенній свѣтъ игралъ по сучьямъ деревьевъ, съ торчавшими кое-гдѣ листьями. Мѣстечко такъ показалось мнѣ, что я присѣлъ подъ единъ изъ кленовъ и закурилъ папиросу. У самаго пруда что-то бѣлолѣсь. Я воззрился по-охотничьи и увидѣлъ дочь графини — Наташу. Она гуляла съ гувернанткой; но миссъ поотстала, и ее чуть видно было изъ-за толстыхъ стволовъ.
Дѣвочка двигалась въ моемъ направленіи. Я ей поклонился. Она улыбнулась и, поравнявшись со мною, остановилась: на лицѣ ея я прочелъ и смущеніе, и желаніе заговорить.
— Васъ зовутъ Наташей? спросилъ я ее.
— Наташа, повторила она точно съ какимъ иностраннымъ акцентомъ.
— Правда-ли, продолжалъ я, разсматривая ея блѣдное, бѣлокурое, необычайно-мягкое личико, что вы меня полюбили?
Вопросъ этотъ вырвался у меня безъ всякаго приготовленія. Дѣвчурку мнѣ стало жаль. Я видѣлъ, что и здѣсь, въ деревнѣ, мать не была съ ней нѣжнѣе. Ея рѣзкое несходство съ нею еще разъ меня поразило.
Наташа вспыхнула: и уши, и за ушами — все покрылось алой краской.
— Да, прошептала она и стала ко мнѣ бокомъ.
— Ну, такъ будемъ друзьями, сказалъ я весело и взялъ ее за руку.
Она обернулась быстро. На большихъ ярко-голубыхъ глазахъ блистали двѣ слезинки. Я ее поцѣловалъ и чувствовалъ, какъ горячо ея губки прильнули къ моей мохнатой щекѣ. Ребенокъ размягчилъ меня чуть не до слезъ.
— Вы хорошій, шептала она, отдѣлившись отъ меня пугливымъ движеніемъ.
Я видѣлъ, что она затрудняется говорить по-русски.
— Васъ много учатъ? спросилъ я.
— Миссъ Уайтъ учитъ.
— А по-русски?
— Мама начала.
— Вы боитесь мамы?
— Да, прошептала она и даже поблѣднѣла.
Меня это непріятно кольнуло, и я воздержался отъ дальнѣйшихъ разспросовъ.
«А что бы тебѣ заняться съ ней?», промелькнуло въ моей головѣ.
— У меня станете учиться? вслухъ выговорилъ я.
— О, да! вздохнула радостно дѣвочка.
Я всталъ и подалъ ей руку. Мы пошли къ дому и у воротъ повстрѣчались съ графомъ.
Онъ издали видѣлъ насъ и особенно крѣпко пожалъ мнѣ руку, ни съ того съ сего.
— Вы друзья? спросилъ онъ, обращаясь къ намъ обоимъ.
— Да, смѣло вскричала Наташа и потянулась обнять графа.
Онъ поднялъ ее на руки и нѣсколько разъ горячо поцѣловалъ. Вѣтерокъ раздувалъ ея песочные локоны, щечки раскраснѣлись. Дѣвочка была прехорошенькая.
Подоспѣла англичанка и увела ее.
— Золотое у васъ сердце, сказалъ мнѣ графъ, съ дрожью въ головѣ. Ему какъ будто хотѣлось объ чемъ-то излиться, но надо было идти обѣдать.
Мы всѣ—и онъ, и я, и Наташа — присмирѣли, отправляясь предъ особу ея сіятельства.
XXXI.
Но отъѣздъ графа затянулся. Я не могъ понять, почему. Онъ каждое утро просилъ меня къ себѣ въ кабинетъ поздно, часовъ въ одиннадцать. Лицо его казалось мнѣ осунувшимся и голосъ слабѣе и хриплѣе обыкновеннаго. Я не считалъ умѣстнымъ разспрашивать его о здоровьѣ. Съ графиней я тоже не вдавался въ разговоры: дѣла по кочторѣ нашлось не мало, да и сама графиня не поощряла меня къ пріятельскимъ бесѣдамъ. Это даже коробило меня нѣсколько.
Хоромы въ Слободскомъ устроены съ такими же антресолями, какъ и графскій домъ на Садовой. Посрединѣ идетъ темный коридоръ, откуда витая, темная же, лѣстница поднималась въ мое помѣщеніе. Сойдя съ нея, налѣво, въ углу коридора, дверь ведетъ на площадку, отдѣляющую кабинетъ графа отъ спальной и уборной графини.
Я собрался совсѣмъ спать у себя наверху, проси дѣвъ долго надъ книжкой журнала. Въ домѣ всѣ ужь улеглись. Только изъ залы доносился тяжелый стукъ маятника въ старинныхъ часахъ, приставленныхъ къ углу.
Мнѣ захотѣлось испить квасу. У меня въ комнатѣ его не случилось. Задумалъ я спуститься тихонько внизъ, въ туфляхъ дойти до буфета и отыскать тамъ графинъ съ квасомъ. Я захватилъ съ собою спички и свѣчку; но зажечь ее сбирался только въ буфетѣ, чтобы не испугать кого свѣтомъ.
Спустился я, благополучно добрался до буфета, зажегъ тамъ свѣчу, открылъ шкафъ, досталъ графинъ съ квасомъ и, напившись, тѣмъ же путемъ двинулся назадъ, задувъ опять свѣчу.
Я уже добрелъ до столба витой лѣстницы и занесъ было ногу, какъ вдругъ изъ двери, ведущей на площадку, показался свѣтъ, и я ясно увидалъ двѣ фигуры на темномъ фонѣ стѣны. То, что я разсмотрѣлъ и о чемъ мгновенно догадался, такъ на меня подѣйствовало, что я, притаивъ дыханіе, совсѣмъ замерь и еще съ мчнуту не могъ двинуться послѣ того, какъ видѣніе уже скрылось.
Вотъ что я увидалъ: графиня, въ бѣломъ узкомъ пеньюарѣ, въ «убрусѣ» (какъ она потомъ называла
