моей вѣрной союзницей.
По хутору лѣтомъ скопилось больше дѣла, чѣмъ въ рабочую пору прошлаго года. Я цѣлые дни проводилъ въ полѣ и загорѣлъ, какъ головешка. У насъ безъ устали дѣйствовали бутеноповскія молотилки и соломорѣзки, сѣялки и вѣялки; но кругомъ, въ крестьянствѣ, все ждало, затаивъ дыханіе, и по лютости, съ какой иные помѣщики драли барщину, не трудно было видѣть, что наступила послѣдняя минута рабовладѣльческаго приволья.
И я тоже притаилъ дыханіе. Весь хлѣбъ былъ убранъ, ранніе посѣвы покончены, осень зарумянила лѣсъ, пришелъ управительскій досугъ. Незадолго до Покрова, въ большомъ и очень сладкомъ письмѣ графа, я нашелъ приглашеніе пожаловать къ нему въ Слободское — отдохнуть отъ тяжкихъ трудовъ «страднаго времени». Самъ же графъ не могъ, по нездоровью, пріѣхать на хуторъ. Приписки не было; но я читалъ это словообильное письмо, точно его писала моя союзница.
На этотъ разъ я увезъ съ собой все свое добро: и книги, и ружье, и даже химическую посуду. Съ Капитономъ Ивановымъ и моей экономкой я расцѣловался и ничего не отвѣтилъ на вопросъ Фелицаты:
— Когда прикажете ждать васъ, батюшка Миколай Иванычъ.
Седо Слабодское отъ хутора было всего въ ста съ небольшимъ верстахъ, но въ другой губерніи. Ѣхалъ я въ тарантасѣ и на сдаточныхъ. Къ вечеру того же дня добрались мы до графской усадьбы. Памятны мнѣ эти высокіе, побурѣвшіе хоромы, съ зеленой крышей и краснымъ бельведеромъ. Какъ теперь вижу ихъ, изъ-за пожелтѣвшей гущи липовыхъ аллей сада, на фонѣ осенняго заката. И тогда у меня сильно забилось сердце, и теперь не могу совсѣмъ совладать съ собою, переживая въ памяти, что случилось въ этихъ барскихъ хоромахъ.
Мнѣ, видно, на роду было написано — не заставать графа дома. И на этотъ разъ онъ отсутствовалъ. Тотъ же выѣздной лакей доложилъ мнѣ, что «его сіятельство нзаоънъм поѣхать верхомъ на водяную мельницу, а ея сіятельство — вз боскетной».
Я сразу-то и не понялъ хорошенько, что это за штука «боскетная». Но такой я набрался смѣлости, что попросилъ провести меня къ графинѣ. Весь я былъ грязный, н хотя въ передней меня немного обчистили щеткой и вѣничкомъ, но на лицѣ и въ бородѣ сидѣло нѣсколько фунтовъ пыли. На все это я вниманія не обратилъ.
Повели меня черезъ большую длинную столовую въ угловую тоже комнату, расписанную садомъ, съ «горкой» въ углу, покрытой всякими камешками и раковинами. Вотъ здѣсь-то и была «боскетная». Графъ поддерживалъ эту отдѣлку александровскаго времени.
У окна, въ старинномъ креслѣ, пользуясь послѣдними отблесками заходящаго солнца, нагнулась надъ столикомъ графиня и выводила что-то карандашомъ. Я увидалъ знакомую мнѣ красную кацавейку, шитую золотомъ.
— Здравствуйте графиня! вскрикнулъ я грудью и шумно подошелъ къ ней.
Мнѣ протянули руку. Я поцѣловалъ быстро, горячо и робко. Когда я поднялъ голову, то встрѣтилъ мгновенную улыбку, за которой слѣдовало тотчасъ-же такое строгое выраженіе лица, что у меня индо сердце екнуло.
— Ждала васъ съ часу на часъ, заговорила она дѣловымъ, нѣсколько тревожнымъ тономъ. Садитесь и выслушайте.
Я не смѣлъ ее перебить вопросомъ и молча, какъ послушный мальчикъ, присѣлъ къ окну. Глаза мои разглядѣли мимоходомъ работу графини: она срисовывала по прозрачной бумагѣ какой-то узоръ.
— Я знаю, продолжала она, выводя рисунокъ узора, что графъ писалъ вамъ. На него тамъ въ Петербургѣ повліяли разные разговоры… Онъ обидѣлся за свое сословіе.
Улыбка проскользнула по ея губамъ.
— Это чувство понятное, точно поправилась она; только оно вамъ съ вами невыгодно. Я говорю: намъ съ вами — я вѣдь ваша союзница… Но теперь, въ эту минуту, графъ успокоился. Онъ желаетъ только одного, чтобы кто-нибудь, кого онъ очень уважаетъ, напримѣръ вы, поддержалъ его. Ему надо пойти въ члены отъ правительства, какъ только будетъ объявлена воля. Онъ конфузится, повторяетъ фразы, что нужно занять независимое положение… Но все это вздоръ. Вотъ въ чемъ дѣло, Николай Иванычъ; я была вамъ вѣрной союзницей и прошу васъ: не тянуть, не деликатничать…
— Въ чемъ же? вырвалось у меня.
— Какъ только графъ предложитъ вамъ другое мѣсто, какое бы ни было, берите его. Вамъ надо сдѣлаться его правой рукой, — помните нашъ московскій уговоръ. Если даже роль ваша ограничится тѣмъ, что вы будете вводить золю въ его имѣніяхъ, и то тутъ, для человѣка какъ вы, нѣтъ мѣста лишнимъ деликатностямъ, тутъ дѣло пдетъ эбъ нѣсколькихъ тысячахъ душъ. Не правда ли?
Вопросъ этотъ былъ предложенъ такъ внушительно, что я прошепталъ только:
— Такъ, такъ.
Тѣмъ объясненіе и покончилось. Обо мнѣ она ничего не разспросила и встала съ мѣста. Точно будто мы свидѣлись, чтобы заключить контрактъ и тотчасъ-же разойтись въ разныя стороны для дальнѣйшихъ дѣйствій. Я не смѣлъ оглядѣть ее хорошенько, обратиться къ ней, какъ къ доброй знакомой, отыскать въ ней чарующую женщину московской угловой комнаты. Она опять меня держала въ рукахъ; но совсѣмъ иначе, строго, почти сухо, повелительно.
Вѣроятно она увидѣла въ окно, что графъ подъѣхалъ къ крыльцу. Вставъ, она вышла въ столовую и отправилась на-встрѣчу ему, — даже заторопилась, что меня нѣсколько удивило. Она ушла къ нему въ переднюю, а меня оставила въ залѣ, покрытой сверху до низу фамильными портретами. Я всталъ противъ какого-то прадѣдушки въ пудренномъ парикѣ и красномъ мундирѣ и не могъ воздержаться отъ вопроса: «А зачѣмъ-же она выбѣгаетъ на встрѣчу мужа?»
Общаго разговора втроемъ у насъ не вышло, и она скрылась, сдавши меня съ рукъ на руки графу. Онъ разумѣется, увлекъ меня въ кабинетъ своихъ праотцевъ, съ очень неудобной мебелью, обитой мѣдными гвоздиками, и на этотъ разъ изливался до поздней иочи. Графиня не обманула меня. Онъ только того и ждалъ, чтобы я поддержалъ его въ либеральныхъ замыслахъ — стать рѣшительно на сторону власти и крестьянъ. Проникнуть поглубже въ его сіятельство я не захотѣлъ, потому что онъ собственно очень мало меня интересовалъ. Чувствовалъ я только, что онъ черезчуръ ужь меня ублажаетъ, словно ему хотѣлось войти мнѣ въ душу и сравняться со мной въ добродѣтели. Его тонъ напоминалъ мнѣ немного Мотю.
Стрѣчкова, хотя все это прикрывалось барскимъ неглиже. Я дѣйствовалъ по инструкціямъ графини, и когда онъ громко заявилъ, что «двухлѣтняя моя хуторская дѣятельность даетъ мнѣ право на болѣе крупную роль», я тутъ-же бухнулъ ему:
— Готовъ служить всякому честному дѣлу!
— А какое-же дѣло, восторженно вскричалъ онъ, честнѣе и выше теперь, какъ не освобожденіе милліоновъ?
«Хорошо ты, братецъ заряженъ», не безъ злобности подумалъ я, и на другой день считался уже «главноуправляющимъ» имѣніями его сіятельства. Графиня сказала мнѣ одно только слово, съ глазу на глазъ:
— Поздравляю.
XXX.
Все пошло, какъ
