сказать, сведут его в единую империю, в которой, конечно же, истинный мир найдет себе место последним.
Ведь наука и индустрия решают исход войн – или так кажется.
Не увлекайся тем, что делаешь, предположительно, только ты.
Мои мысли вращаются, похоже, в кругу более узком, чем я полагал.
Мысли медленно поднимаются к поверхности, как пузыри.
Порой кажется, будто видишь мысль, идею, как размытую точку на горизонте; зачастую она приближается с поразительной скоростью.
Если государством дурно управляют, полагаю, в таком государстве и в семьях не все ладно. Рабочий, готовый к забастовке, не будет воспитывать детей в уважении к порядку.
Бог даровал философу способность видеть то, что перед глазами у всех.
Жизнь словно тропа вдоль горного хребта: справа и слева тянутся покатые склоны, по которым съезжаешь в ту или другую сторону, не в силах зацепиться. Я вижу, как люди скатываются, и говорю: «И как помочь себе в такой ситуации?» К тому же приводит и отрицание свободы воли. Это отношение, которое выражает себя в данной «вере». Но это не научная вера и не имеет ничего общего с научными убеждениями.
Отрицать ответственность значит не считать никого ответственным.
У некоторых есть вкус, родственный интеллектуальному в той же степени, в какой визуальное восприятие подслеповатого человека родственно восприятию нормально видящего. Где нормальный глаз видит четкие детали, подслеповатый различает размытые пятна.
Тот, кто знает слишком много, с трудом удерживается от лжи.
Я так боюсь, когда кто-то в доме начинает играть на рояле, что, когда игра начинается и заканчивается, у меня что-то вроде галлюцинации, как если бы игра все продолжалась. Я слышу звуки очень отчетливо, хотя и знаю, что они звучат лишь в моем воображении.
Мне кажется, что религиозное убеждение может быть (чем-то вроде) страстного выбора системы координат. Посему, пусть это и вера, это на самом деле и образ жизни или образ суждения о жизни, – страстная приверженность этому восприятию жизни. И рассказывать о религиозном убеждении значит изображать, описывать эту систему отношений и в то же время взывать к совести. Вместе все приводит к тому, что человек наставляет себя сам, по собственной воле, страстно принимая данную систему отношений. Как если бы кто-то с одной стороны позволил мне увидеть мою безнадежную ситуацию, а с другой – изобразил спасательный якорь, который я, по своей воле или ведомый рукой наставника, в конце концов должен схватить.
Быть может, однажды культура прорастет из этой цивилизации.
Тогда появится истинная история открытий XVIII, XIX и XX столетий, представляющая грандиозный интерес.
В процессе научного исследования мы говорим что угодно; мы произносим слова, которых в ходе этого процесса сами не понимаем. Ведь, конечно, не все, что мы говорим, имеет конкретную цель, но наши уста и языки продолжают работать. Наши мысли движутся проторенными тропами, мы автоматически совершаем переходы в соответствии с выученными правилами. А потом приходит время изучить сказанное. Мы сделали множество движений, не относящихся к цели, даже отдаляющих ее, а теперь должны прояснить наши мыслительные процессы философски.
Мне кажется, что я по-прежнему далек от понимания, от точки, в которой, наверное, буду знать, о чем говорю, а о чем говорить не нужно. Я по-прежнему путаюсь в мелочах, не ведая, следует ли мне вообще рассуждать о них; и создается впечатление, что я исследую большую область, попросту исключая ее из рассмотрения. Но даже в этом случае размышления не будут бесполезными – до тех пор, пока они не пойдут по кругу.
1947–1948
Архитектура прославляет нечто (поскольку существует долго). Она прославляет цель.
Архитектура делает нечто бессмертным и прославляет. Посему не может быть архитектуры там, где нечего делать бессмертным (и прославлять).
Архитектура делает нечто бессмертным и прославляет. Посему не может быть архитектуры там, где нечего прославлять.
Архитектура прославляет нечто (поскольку существует долго). Посему не может быть архитектуры там, где нечего прославлять.
1948
При философствовании приходится спускаться в былой хаос и чувствовать себя в нем как дома.
Гений есть талант, в котором слышен голос характера. По этой причине, я бы сказал, Краус имеет талант, отменный талант, но он не гений.
Конечно, у него бывают проблески гениальности, где, несмотря на широкое употребление таланта, вы последнего не замечаете. Пример: «Ведь осел и бык тоже многое могут…»[66] Любопытно, что этот пример намного интереснее всего, написанного Краусом. Тут не только интеллектуальный костяк, но и человеческое существо в целом.
Вот причина, почему величие того, что некто пишет, зависит от всего, что он делает.
Во сне и долго после него слова сновидения кажутся нам имеющими небывалую ценность. Возможна ли та же иллюзия в бодрствующей жизни? Мне мнится, будто в эти дни я отчасти ей подвластен. У безумцев такое случается нередко.
То, что я пишу, может оказаться ерундой, в этом случае я попросту неспособен выразить нечто большое и важное. Но в этих беглых заметках скрыты великие перспективы.
Шиллер писал в письме (к Гёте, кажется[67]) о «поэтическом настроении». Думаю, я знаю, что он хотел сказать; думаю, я знаком с этим состоянием. Это настроение восприимчивости к природе, мысли кажутся столь же яркими, как сама природа. Но странно, что Шиллер не оставил ничего лучше (мне так кажется), и потому я не до конца убежден, что любое мое творение в таком настроении чего-либо заслуживает. Вполне возможно, что то, что придает блеск моим мыслям, есть отраженный свет. Сами они не светятся.
Где другие идут вперед, я остаюсь стоять.
(Для предисловия[68].) Не без сопротивления я отдаю эту книгу публике. Руки, в которые она попадет, по большей части не те, в которых я хотел бы ее видеть. Может, скоро – я бы этого хотел – она окажется забытой философскими обозревателями и тем самым попадет к куда более заинтересованному читателю.
Время от времени одно из предложений, которые я пишу, делает шаг вперед; остальные же подобны ножницам парикмахера, они должны с лязгом двигаться, чтобы возможно было отрезать волосы в нужный момент.
Я снова и снова наталкиваюсь в отдаленных областях на вопросы, на которые не могу ответить, и становится ясно, почему я до сих пор не нашел своего пути в ближних областях. Ибо откуда мне знать, что мешающее ответу здесь не то же самое, что не дает прояснить что-либо там?
Изюм может быть лучшей частью
