много. Пришли на Сим солдаты, погнали Юлая с земли. Не хотел уходить Юлай-ага. Собрал он своих башкир и стал воевать с заводчиками. Юлаевых джигитов побили и выгнали с Сима. Ушел старик на новое место и стал горевать. Но был у него сын Салаватка. Малый умел складывать песни и красиво играл на курае. «Не горюй, атый, — сказал он. — Вот я подрасту и прогоню Твердышева, тогда мы вернемся в родной урман и заживем в горах на реке Симе…» Пятнадцати лет от роду Салаватка батырем стал. Когда в степи Пугач собирал народ с горных заводов, звал с собой башкир. Послал гонцов к Салавату…
Старик рассказал, как Салават с войском пришел на помощь к Пугачу, как вместе они сражались, как погиб Пугач, как Салавата в лесу окружили. Долго сражался он, обломал палицу, так много врагов зарубил, что совсем иступилась шашка. Остался Салават без оружия, забрали его, заковали в кандалы и увезли в Уфу. И сидел он там за решеткой в колокольне, пел песни. Башкиры ездили в город — слыхали.
Снова запел старик:
С ружьем ходил к Миассу-озеру,
Да врагов было много, побить не удалось.
Хоть и не мог я неприятеля уничтожить,
Но живой пока надеждой живу.
Тут дедушка Шамсутдин, тощий, худенький старичишка, с седой бороденкой, с единственным зубом, торчавшим сбоку из его оскаленного рта, спросил:
— А знаешь ли, как у башкир для самого первого завода землю купили? Один раз приехал купец. С ним вместе девка молодая, красивая приехала. Этот купец хитрый был человек. «Подари мне земли», — попросил он башкирского родоначальника. «Скажи, сколько же тебе надо земли и зачем?» — спросил тот. «Да совсем немного». — «Зачем тебе?» — «Девку мне надо замуж выдать, и жених у нее есть, да по нашему закону нельзя свадьбу на чужой земле справлять. Я бы на малом клочке молодых повенчал». Родоначальник подумал и сказал: «Чтобы жениться, немного земли надо». — «Конечно, — ответил купец, — я много не прошу. Дай мне столько земли, сколько прикроет лошадиная шкура».
Родоначальник согласился. Убил купец лошадь, освежевал ее и разрезал шкуру на тонкие ремни, а потом связал их и обвел огромный круг. «А теперь эта земля наша», — объявил он и велел уходить старым жителям.
— Это сказка!
— Часто я такие рассказы слыхал, — с печальной насмешкой сказал Могусюмка, — каждый по-своему рассказывает. Кто говорит, что шкуру медведя разрезали, а еще я слыхал, будто так землю татарский хан в свое время отнял.
Старики стали спорить с ним.
Могусюм запел тонко и протяжно:
Вырубаются наши леса,
Только на Куль-Тамаке тихо,
Не звучит топор.
Неужели и сюда дойдут лесорубы?
Жаль, сердцу больно…
Но настанет время, и снова будут великие
леса на Урале,
Зашумят сосны…
А пока будем веселиться.
Пока еще далек от нас враг-топор,
откованный на заводе…
Заиграл курай, ударил барабан, зажурчала плясовая. Могусюмка играет на дудке и сам гудит, подыгрывает горлом в такт песни.
Шауря, Шауря, Шауря — сноха,
Приду ночью к тебе целоваться, —
грянули хором джигиты. Весь табын хлопает в ладоши. И вот красавица Зейнап вышла, и видно: она маленькая, стройная, легкая. Развела руками, как бы говорит: «А ну, посмотрите на меня», — легко, дробно застучали каблучки татарских сапожек, и засверкал взор ее.
Светало…
В разгар веселья двери распахнулись.
— Полиция! Казак! — дико закричал, вбегая, молодой парень в меховой шапке.
— Как полиция? — яростно воскликнул Могусюм.
Он с ночи поставил караульных на двух тропах. Откуда взялась полиция, он не знал. Где-то поблизости в самом деле грянул выстрел.
* * *
Из губернского города на поимку Могусюма было послано два конных взвода. Один — из башкирских казаков, которые могли быть очень полезны в глухих лесах, другой — из уральских казаков. Станичники-уральцы тоже знали леса, умели читать следы, проходить по глухим чащам.
Гейниатка взялся провести отряд глухими тропами там, где нет башкирских кочевок, чтобы люди не предупредили Могусюмку. Идти пришлось без карты.
На третьи сутки отряд, перевалив хребет, затаился в долине, густо заросшей чернолесьем.
Внизу за вершинами деревьев поблескивал огонек. Гейниатка уверял офицеров, что это и есть убежище Могусюмкиной шайки.
Чуть забрезжил рассвет. Полицейский офицер и казачий есаул решили послать разведчиков вместе с Гейниаткой.
— Востриков! — позвал есаул Медведев.
— Слушаю, ваше высокородие, — вытянулся шустрый полицейский урядник.
— Пойдешь в разведку. Возьми с собой Любахина. Осмотрите подъезды.
Полицейский и казак стали собираться. Сняли шашки, лошадей оставили коноводам.
— Выгляжу нынче апайку…[15] — потихоньку балагурил Любахин, тучный чубатый казак с сережкой в ухе.
Казаки засмеялись.
— Эй, там… подбежал молодой хорунжий Сайфутдинов. — Я вот вас!..
С разведкой пошла собака Вострикова.
Казаки разбрелись по высокой траве, рассаживались на замшелых каменных плитах. Ложиться и спать не дозволялось.
Все были настороже. О Могусюмке известно было, что этот разбойник неуловим и отважен.
Между тем разведчики напоролись на караульного. Едва собака учуяла его, как Востриков провалился в какую-то яму, прямо на спавшего башкирина. Началась драка. Караульный закричал по-башкирски. Другой караульный, сидевший на другой тропе, ближе к селению, услыхав крики, вскочил на коня и помчался к дому Ирназара. Тем временем казакам что-то померещилось. Они выстрелили несколько раз. Тотчас же поднялась вся полусотня.
— На коней! — скомандовал есаул.
Казаки выскакивали из травы и, позвякивая стременами, прыгали в седла.
Гуськом на рысях они промчались узкой тропой. В голове, пригнувшись к гриве и полузакрывая лицо локтем, гнал жеребца через колючую хвою есаул Медведев.
За пихтачом началась гарь. В завалах стволов и коряг, оплетенных молодой порослью, тропа пропала. Всадники сбились толпами. Спотыкаясь и сбивая лодыги, казачьи лошади лезли целиной. Чуть занялась заря. Впереди на западе небо наливалось сиренью, лес и сопки — багрянцем. Миновали гарь. Спустились на равнину.
— Хлеб зреет у этих разбойников! — удивился Медведев. — Порядочные пашни.
Вдали белело озерцо. Разведчики вскочили на своих, подведенных товарищами, коней. Казаки на всем скаку вспенили неглубокий, но стремительный поток, лязгая мокрыми подковами по гальке, поднялись на другой берег.
Напротив на холме, у подножья крутой сопки чернели поодаль друг от друга три бездворые башкирские избенки. Это и был Куль-Тамак. Липняк в ложбине, каменная россыпь по косогору.
— Братцы, — крикнул есаул, — окружай деревню!
Полусотня стала растягиваться. Сайфутдинов вытянул жеребца плетью и поскакал вперед. Припав
