горят. Она не выдерживает взгляд Уярака и смотрит на деревянную стену, на одну из масок, на костяные амулеты на полках.
– Расскажите мне про ритуал, – просит он мягко, но уверенно, и его властный голос уносит Анэ во времена, когда каждым ее движением управлял отец. И тело будто смягчается и теряет вес, и она открывает рот, чтобы начать говорить, – но у нее выходит только тяжелый вздох.
Уярак понимающе улыбается.
– Вы меня не бойтесь. Я привел к вам дочь как раз потому, что вам с Апитсуаком доверяю. Ничего плохого уж точно не сделаю.
Анэ кивает, но все равно не может смотреть на мужчину. На своих плечах она будто чувствует руки отца – твердые, шершавые ладони, испещренные шрамами и облитые медвежьей кровью.
– Был берег. Море. Там отец развел костер, куда кинул траву… буковник, кажется. Да, буковник. И туда же вошел карлимаацок. А потом я оказалась… здесь.
– Анингаак мне что-то рассказывал… – после недолгого молчания говорит Уярак. – Буковник. Да. Ритуал с буковником. Это что-то из высших умений, но… я кое-что помню. Знаете, для чего он нужен?
Анэ молчит.
– Это для ритуала с временем. Зачем-то ваш отец решил его провести. Буковник, если все сделать правильно, позволяет бросить все и переместиться.
Анэ смотрит на Уярака, и весь мир вдруг темнеет – только его лицо, только его черная борода, только взгляд, прикованный к ней самой. Тишина. За окном громко воет ветер. Собаки лают и рвутся с цепей.
– Что он здесь делает?
Анэ поворачивается туда, куда смотрит Уярак, – и видит череп. Большой человеческий череп, одиноко лежащий посреди комнаты на бубне Анингаака. Его освещает широкий луч света из окна – и Анэ видит, какой он блестяще-белый, полностью очищенный морской водой.
Она слепо хватается за рукав Уярака. Мужчина тут же сжимает ее плечо, уверенно и крепко, и Анэ наконец-то может дышать. Они оба не отрывают от черепа взгляд и стоят неподвижно, пока в комнату не заходит Апитсуак.
– Что у вас… – Его слова тонут в воздухе.
Воздух становится душным, вязким и тяжелым. Каждый вдох дается все труднее. Пыль забивается в ноздри, щеки горят, тело потеет в легкой тканевой одежде. Череп смотрит на них своими пустыми глазницами и вдруг начинает раскачиваться – как на ветру, только в застывшем спертом воздухе.
– А-нэ… – раздается громкий стон, и уши Анэ взрываются болью.
Она вскрикивает и хватается за них руками, выпуская из хватки Уярака, и ладони ее мгновенно намокают.
Она опускает одну руку и видит на ней красное пятно.
Крик застывает в горле. Анэ хрипит.
– А-нэ. – Громкий, оглушающе громкий мужской голос.
Она слышит голоса Уярака и Апитсуака, но не слышит их речь. Как сквозь толщу льда до нее доносятся обрывки их слов: «что», «как», «надо».
Крепкие руки подхватывают ее под мышки и уносят из комнаты.
– Закончи… ритуал. – Это его голос, голос отца.
Перед глазами вспыхивает черная макушка, затем все тело, восстающее из сугроба. Он отряхивается от снега, вытирает лицо от медвежьей крови и простирает руки вперед, к уже неподвижным волнам.
И пока ее уносят, она смотрит на него в упор – на пустой, качающийся череп отца, и издает пронзительный, истошный крик.
…Тупаарнак мечется по кровати и стонет. Анэ открывает глаза на полу в ее комнате.
Она проводит пальцами по ушам и со страхом смотрит на свои руки – но нет уже никакой свежей крови, лишь старые багровые пятна.
– Тупаарнак? – зовет она женщину, но та продолжает двигаться из стороны в сторону и едва слышно стонать.
Вздохи ее тяжелые, она сипит и, кажется, пытается что-то сказать – но ничего не выходит.
На дрожащих ногах Анэ поднимается с пола и бредет к кровати.
Все постельное белье в крови. Белые одеяла запачкались в багровом, словно в цвет ее собственных рук, – и Анэ отмахивается от шепота отца в голове, который велит ей поймать дух ребенка.
Нужно кого-то позвать.
Из соседней комнаты доносится звон бубна.
– Уярак… – хрипит Анэ, не способная кричать – горло болит, и голос ее получается гораздо тише, чем она бы хотела.
Тупаарнак, не открывая глаз, хватается за живот.
Собирая последние силы, Анэ выбегает из комнаты на трясущихся от боли ногах и сама не замечает, как оказывается прямо рядом с танцующим Апитсуаком. Он ритмично стучит в бубен и напевает что-то, но Анэ уже не может расслышать слова – она рассеянным взглядом выхватывает фигуру Уярака, вцепляется в одежду, едва не срывая меха с его тела, и повторяет:
– Тупаарнак… Тупаарнак… нужна… помощь… врач…
Дверь в комнату громко захлопывается. Звон бубна нарастает.
– Закончи! Ритуал! – кричит в голове голос отца, и Анэ не успевает ничего сделать, как Апитсуак завершает свою песню.
Все предметы Анингаака взлетают на воздух. Маски, амулеты, костюмы и зубы резко поднимаются и падают на пол. Сотрясается весь дом.
В ушах Анэ раздается протяжный гул – сначала оглушительно громкий, а затем все тише и тише.
Дверь открывается, и Уярак выбегает из комнаты.
Тупаарнак перестает стонать.
Апитсуак падает на пол.
Без опоры на Уярака Анэ уже не может прямо стоять. Перед глазами все плывет, она пытается найти череп, прежде чем рухнуть, – но вместо комнаты Анингаака видит лишь дрожащее темное озеро, и никакой череп разглядеть невозможно.
И только она начинает слабеть и оседать на ковер, как на улице раздаются громкие, оглушительно громкие крики. Кричат женщины. Да так сильно, что очертания перед глазами вновь набирают силу, возвращают четкость и цвета.
Она заставляет себя твердо встать на место. Моргает, возвращая себе зрение. Череп исчез, все предметы на месте, Апитсуак лежит без движения, распластавшись по полу. Та же комната – коричневые стены, шкафы, амулеты, шкуры, бубен. За стеной – шаги и шорохи. Скрип кровати и низкий голос Уярака, который что-то быстро говорит.
Анэ закрывает глаза, вспоминая слова Анингаака: слушай тело, научись им управлять, давай силе свободу. Перед ней восстает уже такая знакомая пещера – блестящие черные стены, плеск воды, тонкая полоска лунного света и искры, искры, искры. Она пытается нащупать в сыром воздухе руку отца и почти видит его дух – нечто смутное в темноте.
И в голове звучит песня.
Тихая-тихая. Едва слышная, оседающая в голове. Анэ делает глубокий вдох, морщась от неожиданной боли в легких, и открывает глаза. И идет мимо неподвижного Апитсуака, мимо стонущей девушки, к полке, на которой лежит груда серых костей. Длинных и тонких, словно фигурки, которыми она играла в детстве. Она крепко хватает
