Вспомните, в 476 году пала Западная Римская империя, двенадцать веков державшая в рабстве покоренные народы. Захватившие ее варвары торжествуют, грабят Рим. А сбоку продолжает еще существовать Восточная империя – Византия, по имени древнегреческой колонии, на месте которой был основан Константинополь. Продолжает существовать в могуществе и славе, простираясь на обширные территории, куда входили Балканы, Малая Азия, Сирия, Египет. Византийская империя была могущественной и богатой державой, империей ромеев – так называли себя византийцы, считая себя продолжателями дела римлян. Подобно восточным владыкам, византийский император являлся наместником божества на земле, и власть его ничем не была ограничена. По приказу Василевса раскаленным железом ослеплялись тысячи пленников, правда и во всей средневековой Европе нравы были не более гуманными. Власть Василевса, жестокая и неограниченная, нуждалась в мощных и надежных подпорках. Самой мощной опорой Василевсу была не армия, а являлась христианская церковь. После того как христианство вышло из катакомб и окончательно победило в 4-м веке, оно начинает обслуживать власть, да при том, как обслуживать. Если какой либо еретик, требовал свободы слова и самых минимальных прав, на это существовали: пыточные подвалы, костры и расплавленный свинец. Но привязать такими методами человека к власти всегда сложно, рабов уже нет, а полусвободный крестьянин начинает рассуждать, думать, сравнивать. И тут церковь протягивает власти руку помощи. В чем эта помощь заключается? А в том, что в этой жизни церковь ничего не обещает, а внушает только смирение и покорность, а все высшие блага, молочные реки и кисельные берега переносит в загробный мир. Ура, власть и церковь живут в мире, а холопы внизу таскают на стол прекрасные обеды и вина. Но оболванить человека, привязать его к князю или Василевсу, не так то легко. Человек к власти всегда находится в оппозиции. Нужен хитрый ход, чтобы запудрить мозги населению. И христианская церковь находит его.
Она вытаскивает из колоды козырного туза, искусство, и приводит все стадо баранов, паству, в обязательное подчинение Василевсу. Спрашивается, как, в чем фокус? А ларчик, просто открывается. Начинаются великие стройки, везде воздвигаются храмы, вмещающие толпы молящихся. Это хороший бизнес.
Раз храм является местом молитвенного общения, все его внутреннее строение и убранство приобретает первостепенное значение. Нужна наглядность, как в красном уголке. И вельможе она нужна, и самому темному, безграмотному поданному византийского императора. Храмы начинают украшать мозаикой, золотом, серебром, слоновой костью, жемчугом, драгоценными камнями. На постройку идет мрамор, порфир. Наконец храм построен. И вот в этот храм, наполненный золотом, приглашается с улицы человек. Он поражен внутренним великолепием, торжественным ритуалом богослужения, стоит глупый широко разинув рот. А его, церковные иллюзионисты Василевса, используют, как хотят, приглашают принять участие в разыгрываемом действии. Молись дорогой. С хоров несется сладкоголосое пение. Человек находится в восторженном состоянии, и забывает, что у него разорвался последний лапоть и дома есть нечего. Но какая гармония, какой момент наивысшей возвышенной радости.
Огромно воздействие искусства. Недаром самая знаменитая из византийских церквей, «святая София» произвела на послов киевского князя Владимира такое впечатление, что они почувствовали себя и впрямь на небесах.
Вот и допетровская Русь, заложив фундамент государства, в виде объединяющей религии христианства, не просто позаимствовала высокоразвитое искусство Византии, но еще качественно обогатило его собственной традицией. Расцвет древнерусского искусства относится к тому времени, которое в истории Западной Европы известно под названием эпохи возрождения. Эпохи колоссальных сдвигов и великих открытий во всех областях жизни, в том числе и в художественной культуре. Иконопись почиталась на Руси самым высоким искуством. В это время и приехал на Русь расписывать церкви, выходец из Константинополя – знаменитый Феофан Грек. Феофан в 1378 году по заказу знатного боярина и уличан Ильиной улицы Новгорода, расписал в городе церковь Спаса Преображения. Затем на Волотовом поле близ Новгорода в церквах Федора Стратилата и Успения остались следы его росписи. В Москве, в 1405 году им написаны центральные фигуры деисусного чина иконостаса Благовещенского собора Московского Кремля. Кроме самого Феофана, над росписью Благовещенского собора работали под общим его руководством «Прохор старец с Городка, да чернец Андрей Рублев».
– Чернец, – значит простой монах. А Феофан – был старшим, – встрял в скучную лекцию Данила.
– Считай он у них бригадиром был, чтобы тебе понятнее было, – отвлекся в сторону Хромой.
– После Феофана Грека в музеях сохранилась двусторонняя икона Донской богоматери, выставленная сейчас в Третьяковской галерее в Москве, и была в начале двадцатых годов в нашем городе утеряна икона великой святой Софии Цареградской. В живописи, в византийском искусстве – Феофан Грек, был революционером, из него так и лилось человеческое, земное. Его руку узнать…
– Раз плюнуть? – снова перебил Хромого Данила.
– Плюнуть придется не раз, и не два, чтобы снять беззаконные поновления позднейших времен. Икона, от греческого слова, обозначающее «изображение» возникла задолго до зарождения древнерусской культуры, но самое широкое распространение получила на Руси. Православная церковь боялась, объемной, круглой скульптуры и восставала против нее. Первопричина этого явления самоочевидна. Дерево, а не камень служили у нас основным строительным материалом. Значит, не только мозаике, но и фреске – живописи на свежей, сырой штукатурке, не суждено было стать на Руси основным убранством церквей. Иконы – удобством размещения в храме, яркостью и прочностью своих красок (растертых на яичном желтке), написанных на досках (сосновых и липовых, покрытых алебастровым грунтом – «левкасом»), как нельзя лучше подходили для убранства русских деревянных церквей. Приковывая к себе взоры молящихся, иконы превращали даже самую убогую церквушку в сказочную сокровищницу. Если рассматривать более близкий период, знаменитого церковного реформатора патриарха Никона и его противника протопопа Аввакуума, основателя старообрядческого раскола, то …
– А еще ближе, можно что-нибудь рассмотреть? – в очередной раз перебил Хромого Данила.
– Например?
– Например, вот эту икону, что мы принесли вам показать, – и Данила протянул указательный палец в сторону Настиных носилок.
Хромой, как пророк, разглагольствовавший с крыльца, ястребом слетел во двор, и остановился напротив иконы. Во-первых, его поразили ее размеры. Ее запросто можно было использовать вместо двери в избу, настолько она была велика. Во-вторых, она была настолько черна, что разглядеть на ней что-либо было просто невозможно. Тщательно ощупав ее по краям, изучив обратную сторону, Хромой с придыхом произнес:
– Четырнадцатый век.
А Данила добавил: – Феофан Грек.
– Тип и расположение шпонок, толщина доски указывают на конец четырнадцатого, начало пятнадцатого века. Что-либо сказать о живописи не могу, она сокрыта под защитным слоем олифы, которая темнеет, через восемьдесят, много – сто лет. Надо снимать этот слой и смотреть, но делать это лучше в мастерской. По-моему смутно вырисовывается женский лик…
