Степа: можно так считать, что человек живет один раз и поэтому каждый человек должен жить, как умеет?
— Ну, разумеется, — подумав, сказал он.
— Ересь! — воскликнула Катя. — Если рассуждать так, значит, можно плутовать и жульничать.
— Не пойман — не вор! — улыбнулся Степан.
Лиза перестала жевать и вопросительно взглянула на двоюродного брата.
— Ты шутишь, Степа? Папа считает иначе…
— Ну, конечно, шучу, Лизок. — Он посмотрел на часы и поднялся. — А может быть, и не шучу… Зачем вы забиваете мозги всякой чепухой? В общем мне уже некогда, девочки.
Он помахал сестрам рукой и неторопливо спустился с крыльца.
…Утром во время завтрака отец спросил:
— Девочки, известно, в каком колхозе вы будете работать?
— Да, — сказала Катя, — в колхозе «Рассвет»…
— Ну?! Это же очень здорово! — обрадовался Константин Сергеевич. — Ведь в «Рассвете» председателем мой закадычный друг работает! Он три года назад по мобилизации обкома партии в «Рассвет» уехал! Иван Гаврилович Сердечное! А знаете что, девочки? Мы всем домом как-нибудь в выходной день к вам в гости в колхоз приедем. Как думаешь, Степа?
— Я с великим удовольствием, дядя Костя. Люблю подышать деревенским воздухом.
— Но я, — сказала Лиза и порозовела, — в колхоз не поеду… У меня гланды… Доктор сказал, что мне будут делать операцию. После завтрака я иду к доктору.
И действительно, после завтрака Лиза ушла и вернулась с медицинским свидетельством, в котором было написано, что по состоянию здоровья ученица 8-го класса Елизавета Назарова не может уезжать из Ростова, так как находится под наблюдением врача.
Глава ТРИНАДЦАТАЯ
Зеленая красавица уже пошла в рост, ее кинжальные листья поднимались до колен, и, когда набегал ветер, по бескрайнему, уходящему за горизонт кукурузному полю перекатами неслись длинные серебристо-изумрудные волны. Поле тогда походило на морской залив, и казалось, что школьники, бредущие по этому заливу в трусиках и майках, вот-вот поплывут, и цапки в их руках становились похожими на весла.
Они спали за станицей на колхозном сеновале. По ночам в открытых воротах сарая блестели голубоватые звезды, свежее сено пахло увядшим чабрецом; на недалекой речке в зарослях молодого камыша нескончаемо звучал тысячеголосый хор лягушек. Школьники спали очень крепко, хотя по вечерам классная руководительница восьмиклассников и прикомандированная к ним старшая вожатая никак не могли заставить их угомониться: всех разбирало веселье, хотелось бросаться сеном. А утром они долго не могли проснуться. За сараем скрипела двуколка, фыркала лошадь — это означало, что местная школьница, такая же, как и они, восьмиклассница, стройная загорелая красавица Анюта Галушка уже привезла для горожан бидон с парным молоком и хлеб.
Анюта просовывала в сарай голову и робко окликала певучим грудным голоском:
— Ребята… девочки… завтрикать… (Она говорила «завтрикать», а не «завтракать», как почему-то произносят это слово многие южане.)
Ей никто не отвечал. В это время обычно с речки возвращались пахнущие мылом и холодной водой классная руководительница и старшая вожатая. Размахивая махровым полотенцем, Анна Павловна кричала с напускной строгостью:
— Это что же за безобразие?!
Первым вскакивал Саша Рыбин, ударял себя по бедрам и пел петухом: «Ку-ка-ре-ку!..»
— Не строй из себя великого полководца, Сашок, — отвечал ему кто-нибудь из глубины сеновала, — Суворов поднимал солдат петушиным криком, когда сам раньше всех просыпался, а тебя самого будить надо орудийным залпом!
Все с хохотом бежали на речку, купались, оглашая камыши веселыми воплями, затем быстро завтракали и уходили в поле.
Прежде чем отвезти в станицу пустой бидон, Анюта Галушка наблюдала, как ростовские школьники пьют молоко из своих походных кружек. Она сидела неподалеку от них на траве и застенчиво молчала.
— Анюта, выпей с нами парного, — предложил Саша.
— Я уже давно попила, — улыбнулась она и, набравшись смелости, спросила: — Ребята, а знаете, что про вас Иван Гаврилович говорит?
— А кто он такой, Анюта?
— Да разве ж вы не знаете? — в ее певучем голоске прозвучала обида. — Его вся область знает! Иван Гаврилович Сердечное!
— Знаем, Анюта, знаем! — быстро сказала Катя, вспомнив, что о Сердечнове говорил дядя Костя. — Это председатель вашего колхоза.
— Очень хороший председатель! У нас, можно сказать, почти никакого животноводства не было, а теперь наша ферма лучшая в районе! — торопливо говорила Анюта с тем горделивым жаром, по которому всегда можно распознать колхозного патриота.
Все школьники умолкли и с уважением посмотрели на Анюту.
— Да ведь мы тоже знаем его, — извиняющимся тоном сказал Саша. — Я только забыл, как его зовут.
— У нас с этой осени еще одна ферма в строй вступит, — волнуясь, продолжала она, — вот только кукуруза созреет…
— А что же он про нас говорит, Анюта?
— Говорит, что вы очень хорошо на прополке работаете и вам будет премия.
Саша допил молоко и, усмехаясь, поднялся с травы.
— А ты не знаешь, Анюта, он не говорил, что лучше всех на прополке действует Александр Рыбин? И какая ему, Рыбину, будет вручена премия персонально?
— Не паясничай, Саша, — улыбнулась классная руководительница. — Спасибо тебе, Анюта, за приятную новость!
Классная руководительница, уже немолодая учительница с добрыми серыми глазами, вела класс четвертый год. За неутомимость восьмиклассники прозвали ее «живчиком». Она знала свое прозвище и нисколько не обижалась, больше того, было похоже, что она втайне гордится им.
— Уж если кто и работает у нас лучше всех, — продолжала классная руководительница, — так это наша новенькая, сибирячка.
Все посмотрели на залившуюся краской черноглазую Катю.
— Постой, Катюша, что это у тебя?… Анна Павловна, — обратилась классная руководительница к старшей вожатой, — посмотрите на ее спину и плечи! Ведь у Катюши ожог!
— И ожог очень сильный, — подтвердила Анна Павловна.
— Милая, да ведь у тебя и температура! Что же ты молчала? Вот беда какая! Она северянка и не привыкла к нашему солнцу. Ей надо бы где-нибудь отлежаться в прохладном местечке дня три.
— Пожалуйста! — горячо сказала Анюта. — Садись в двуколку, я тебя к своей тетке завезу, К бабе Христе. У нее с дедом Тарасом большая хата, прохладная!
И Катя поехала к родственникам Анюты.
Дед Тарас и баба Христя были бездетными, жили вдвоем тихо и безбедно. Все стены в хате у Христи увешаны рушниками с вышивкой, в просторной и прохладной горнице земляной пол усыпан свежей травой. Возле окон стоят кадки с цветами, а на пышной кровати вздымаются холмы подушек. На эту кровать баба Христя и уложила Катю.
Старые супруги — дед Тарас с этой весны — уже не работали в колхозе; и ему и ей было за шестьдесят. Колхоз щедро одарил их и с почетом проводил на
