Александровна. Сейчас. Только сначала… (Звонит. Входит секретарь.) Пожалуйста, вызовите ко мне Саватеева.
Секретарь выходит.
(Иванову.) Возможно, что болезнь Сергея Александровича затянется.
Иванов. Болезнь дипломатическая?
Ольга Александровна. Вы же со вчерашнего дня знаете от меня все!
Иванов. Знаю, поэтому и спрашиваю.
Ольга Александровна. Нет, настоящая. То есть у него нет температуры и не отнялись ноги, но он не в состоянии работать. Он измучен неизвестностью. То начинает проклинать себя, то кричит на меня, что во всем виновата я… Сегодня он хотел прийти, но я почти силой не пустила его. В таком состоянии он бы только помешал нам работать. А нам сейчас после всего, что случилось, надо работать вдвое.
Иванов. Что слышно с Андреем Ильичом?
Ольга Александровна. Не знаю. Знаю только, что к месту их вынужденной посадки еще вчера послали отсюда другой самолет и по радио передали, что все здоровы. Он может быть в любую минуту.
Иванов. Вы бы послали на аэродром машину, пусть подежурит.
Ольга Александровна. Я послала еще утром.
Входит Саватеев.
Здравствуйте, Семен Никитич. Что нового после шести утра?
Саватеев. Пять минут назад я говорил по телефону с Еленой Сергеевной. Температура по-прежнему сорок и две десятых.
Ольга Александровна. Мокрота?
Саватеев. Крови пока нет. (Пауза.) Если появится кровь и будет зафиксирована чума, я прошу разрешения для себя как для ближайшего родственника быть последние часы с больным.
Ольга Александровна. Семен Никитич!
Саватеев. Я прошу разрешения.
Ольга Александровна. Хорошо. Только я не хочу, чтобы вы перестали верить. Вы не имеете на это права. Григорий Иванович что-нибудь говорил за последние часы?
Саватеев. Все то же: что его болезнь — совпадение и что даже если что-нибудь случится, все равно метод правильный и надо, не теряя времени, начинать новые опыты.
Ольга Александровна. Вот видите, он не верит в чуму. А вы?
Саватеев. Да кто же верит в нее сам? Разве люди умирают сами? Умирает родственник, сосед, умирает Петров, Сидоров, а я еще буду жить! Так думает каждый человек. И вы с этим считаетесь?
Ольга Александровна. Я считаюсь не с этим, а с тем, что я не верю в нашу ошибку. И не смейте ходить с таким лицом по институту. Слышите?
Саватеев. Слышу. (Выходит.)
Ольга Александровна (Иванову). Я хотела договориться с вами о встрече сегодня, на весь вечер. Мы должны ускорить работы института в связи со всем, что случилось. Я говорю о передаче Сергеем Александровичем его книги в Америку. (Пауза.) Я все еще верю, что нам придется говорить только об этом… Мы должны работать так, чтобы вернуть себе все украденные годы, на которые нас могут догнать американцы, держа эту книгу в руках. Я еще не знаю, что с технологией, но за эту книгу я уже несу ответственность вместе с ним. Я обижалась и спорила, вместо того чтобы помешать. Я никогда не прощу себе этого сама, и тем более вправе не простить мне этого государство. Но, так или иначе, пока я еще здесь, я обязана составить план работы на будущее, и вы должны помочь мне в этом.
Иванов. Хорошо. Когда?
Ольга Александровна. Сразу же после работы. В шесть. Здесь.
Иванов. Боюсь, что мы с вами встретим Новый год в этом кабинете.
Ольга Александровна. Разве сегодня тридцать первое?
Иванов. Да.
Ольга Александровна (улыбнувшись). Я отпущу вас в половине двенадцатого.
Иванов. Еще вопрос, уйду ли я.
Стук в дверь.
Ольга Александровна. Войдите.
Марья Трофимовна (входя). Вы меня вызывали на одиннадцать утра.
Ольга Александровна. Возьмите наш с вами годовой дневник и подсчитайте за весь год, сколько у меня было отменено лабораторных опытов из-за назначенных днем заседаний и совещаний. Составьте сводку: сколько отмен, когда и почему.
Марья Трофимовна. Все, Ольга Александровна?
Ольга Александровна. Все, Марья Трофимовна.
Мария Трофимовна выходит.
Иванов. Это зачем же?
Ольга Александровна. Хочу подсчитать все свои неверно истраченные часы и учесть это при составлении нового плана. Послезавтра я должна на открытом партийном собрании рассказать всему институту о том, что произошло, о том, что мы будем делать.
Иванов. Честно говоря, узнав от вас вчера, я ждал этого уже сегодня.
Ольга Александровна. Я была вчера в обкоме, и мне сказали: отложить на два дня, пока не будет известно все до конца. Чтобы не вносить лишней тревоги в том случае, если технология все-таки никому не передана.
Иванов. То есть в этом случае вы не будете говорить о технологии?
Ольга Александровна. Нет, я буду говорить обо всем, но я всеми силами души надеюсь, что, рассказав все, завтра я смогу добавить: «Катастрофа все-таки не произошла».
Секретарь (входя). Ольга Александровна, звонили с аэродрома, что прибыл самолет, с ним прилетел товарищ Макеев, он уже выехал сюда.
Ольга Александровна. Хорошо.
Секретарь выходит.
Через полчаса мы будем знать все.
Иванов. Так в шесть. Я пойду трудиться.
Ольга Александровна. Нет, подождите. Разве вы не видите, как я волнуюсь?
Иванов. Нет.
Ольга Александровна (спокойно). Ну, так я очень волнуюсь. И вы — тоже.
Иванов. Да.
Ольга Александровна. Так посидите здесь полчаса, прошу вас. (Ходит по комнате.) А почему я волнуюсь? Почему все вышло так, что я вот сейчас схожу с ума от волнения? Почему? Потому что он отдал эту технологию. А почему он отдал ее? Почему он отдал книгу? Почему я молчала? Почему все это произошло? Вы можете мне сказать, почему все это произошло, все вместе взятое?
Иванов. А потому, что все это, вместе взятое, просто черт его знает, какая застарелая болезнь! Вы только вспомните, как мы иногда диссертации принимали, за что поблажки давали. За то, видите ли, что у автора три статейки в английских журналах напечатаны. Сами англичане напечатали! Высший суд! Разве не бывало так? Какое-то идиотское проклятое наследство! Я, помню, мальчишкой был, когда Горький вернулся из Америки и свой «Город Желтого Дьявола» напечатал, так кто на него накинулся? Одни американцы? Как бы не так! Больше всего свистели отечественные кадеты и либералы. Как же! Вершины цивилизации посмел облаять! Мы к ним только еще примеряемся, а он их уже облаял! Вот откуда эта дрянь осталась, если хотите знать! От расейско-немецких чиновников и от нашего подражательного капитализма, который перед старшими на задних лапках тянулся. Нет, милостивые государи в Европе и за океаном! Довольно! Довольно с нас судеб Маркони, и довольно с нас судеб Поповых! Вы привыкли загребать жар чужими руками и в политике и в науке. Отучили в политике, отучим и в
