— перед этими сумасшедшими, и не защитить себя полицейскими или просто какими-нибудь хорошо вооруженными ребятами?..»
Но так он говорил позднее. А семнадцатого числа секретарь в очках, видимо, был очень увлечен возможностью легкой победы над рабочими, их дети вот уже несколько дней не ели ничего, кроме картофеля.
— Дайте сказать слово, — решительно произнёс он.
Рабочие стихли и столпились возле него: что скажет этот человек, выдающий штрейкбрехерам справки об их «добрых намерениях»?..
Но секретарь почувствовал в этом презрительном любопытстве настоящее внимание к своей персоне. Он прокашлялся и начал:
— Дорогие друзья и товарищи! Все время мы, профсоюзная организация, пытались поддержать спокойствие и хорошие отношения между рабочими и компанией. К большому сожалению, коммунисты подвели вас к этой злосчастной забастовке. Теперь вы видите, что из этого вышло. Комитет арестован, роботы работают на ваших местах у станков, вы голодаете. Зачем продолжать дальше такое нехорошее дело?..
Рабочие мрачно слушали: ну ладно, дальше?
— Опять мы, профсоюзная организация, обращаемся к вам с искренним призывом: бросить забастовку! Компания, по последним сведениям, соглашается увеличить зарплату и даже уменьшить на полчаса рабочий день. Чего вам ещё надо? Зачем продолжать это безумие? Предатели-коммунисты калечат вам жизнь, прогоним их, установим спокойствие и дадим возможность профсоюзной организации договориться с компанией, заботясь только о ваших интересах…
— Так, как прежде заботились? — Неожиданно раздался рядом с ним недобрый голос.
— Мерзавец, сколько штрейкбрехеров прислал для Говерса? — Добавил другой голос.
— Да что мы его слушаем! Докажем негодяю, что мы ещё не совсем ослабели!
— А ну, слезай с забора, сволочь! Сейчас мы с тобой поговорим, как следует! — Уже совсем не шутя пожелал первый голос.
Через полминуты отряд полицейских получил задание спасти мистера Топкинса, секретаря профсоюзной организации, от самосуда. Отряд, энергично работая резиновыми палками, начал пробиваться к мистеру Топкинсу, который словно мяч летал между разъярёнными рабочими, собирая искренние подарки из тяжелых ударов. Мистер Топкинс визжал, как поросёнок. Наконец, удалось отбить его. Но домой он идти сам не мог: пришлось довезти его до больницы, где он и остался — примерно недели на две, потому что даже привыкший врач ужасался количеству синяков, что украшали его лицо и тело…
Такое первое событие того дня. Рабочие были слишком раздражены, чтобы полностью владеть собой. Забастовочный комитет едва сдерживал их желание вступить в открытый бой с полицией. Этого нельзя было позволять ни в коем случае: именно сегодня комитету привезли из Нью-Йорка категоричные директивы:
«Всеми способами поддерживать забастовку, избегая одновременно каких-либо столкновений с полицией или нападений на завод и др. По нашим сведениям, Говерсу с группой капиталистов, на предприятиях которых тоже вспыхнули забастовки, — повезло получить от правительства обещание выдвинуть к заводам войска, когда начнётся решительное наступление рабочих. Имейте в виду, что недалеко от нашего города ждут приказа правительственные войска. Итак, можно даже предполагать, что правительство через полицию попытается спровоцировать такие выступления. Берегитесь провокаторов».
Далее директивы оповещали о том, что завтра будут направлены деньги, и заканчивались так:
«Всего несколько дней надо переждать, потому что ещё не окончательно выяснились наши силы. За эти два-три дня должны прислать вам два вагона оружия. Груз будет под маркой «скобяного товара». Приготовьте помещения и верных людей для разгрузки, это нужно сделать в течение одной ночи».
Итак, члены забастовочного комитета строго пресекали всякие намерения на столкновение рабочих с полицией, хотя, откровенно говоря, у них самих давно уже чесались руки сделать то же самое. Ни Боба Лесли, ни Тима Кровнти у завода не было, потому что их старательно разыскивала полиция. Они, наверное, не допустили бы даже происшествия с секретарём профсоюзной организации.
Майк Тизман лежал в больнице, его состояние было тяжёлым. Полицейская пуля прострелила его легкие. Врач видел, что Тизману грозит смерть; в нарушение правил полицейской больницы, он спросил Майка:
— Может, вам что-то надо передать на волю?..
Майк Тизман посмотрел на него страдающими глазами и с усилием ответил (ему и так каждое слово причиняло боль):
— Если можно, передайте, что я хотел загладить свою невольную вину. Я должен был догадаться, что полиция хотела сделать, выпуская меня без причины на свободу. Я очень счастлив, что помог убежать товарищам…
— Может, передать что-то вашей семье?
Но Майк Тизман не смог ответить, потому что у него пошла горлом кровь. Это был его последний день: вечером он умер, так и не увидав моря, не побывав в Красной Стране — мечте его жизни…
Мадлен ничего не знала о смерти Майка Тизмана, она сидела в отдельной комнате полицейской тюрьмы. Её надежды не оправдались, потому что после допроса её не выпустили. Вежливый и щеголеватый Гордон Блэк, допросив её, холодно сказал:
— К большому сожалению, вам придётся некоторое время находиться у нас. Вам угодно было ничего не ответить мне на мои вопросы. Итак, мы вынуждены подождать, пока ваше настроение изменится и вы захотите нам что-то откровенно рассказать.
Ареста Мадлен не испугалась, но ей не давала покоя мысль о том, что сегодня вечером она не сможет разговаривать с Акимовым.
«Приемник стоит так, что достаточно повернуть выключатель, чтобы он начал работать. Если бы я успела тогда сказать об этом Тиму… всё было бы хорошо, он вместо меня поговорил бы с Акимовым. А теперь… Мысли Мадлен путались, она решительно не знала, что делать. Она подошла к маленькому окошку, что было забрано железной решёткой. Окошко выходило во двор, где размеренно ходил часовой. Далее шёл высокий забор, за ним далеко простирался сад. Высокие зеленые деревья качали свои вершины под легким ветерком. Мадлен хорошо видела те деревья, среди которых так приятно было бы полежать на мягкой траве.
И вдруг она едва сдержала возглас удивления: она заметила на одном из ближайших деревьев человеческую фигуру, делающую размеренные и чёткие взмахи руками.
«Что это за сумасшедший?..»
Человек на дереве поднимал то одну руку, то обе сразу. На полминуты останавливая движения, затем начинал сначала. Мадлен внимательно присматривалась. Вдруг она почувствовала, как сильнее забилось её сердце: человек на дереве был Тим. Да, это он! Но что он делает?..
И почти в тот же миг Мадлен поняла: он что-то передаёт азбукой Морзе. Одна рука — точка, две — тире… Мадлен была очень опытный радиотехник и сразу же расшифровала смысл взмахов.
— …в-к-л-ю-ч-а-т-ь п-р-и-е-м-н-и-к о-т-в-е-ч-а-й-т-е в-з-м-а-х-а-м-и п-л-а-т-к-а…
Движения остановились, но через несколько секунд начались снова:
— … к-а-к в-к-л-ю-ч-а-т-ь п-р-и-е-м-н-и-к о-т-в-е-ч-а-й-т-е в-з-м-а-х-а-м-и п-л-а-т-к-а…
Тим повторял раз за разом одно и то же. Мадлен, не дожидаясь дальше, резкими
