на соседний проулок. Оглянулась, за ориентир взяла ярко-синюю крышу соседского домика. Через пять минут она уже стояла перед калиткой, за которой виднелся идеально ухоженный участок, кусты, деревца, словно нарисованные грядки и аккуратная плиточная тропинка к домику с синей крышей. Время до электрички уходило катастрофически быстро, поэтому Алина Павловна даже секунды не дала себе на сомнения – толкнула низкую калитку, та почти беззвучно пропустила ее внутрь.
Хозяин Миши оказался мужчиной лет сорока с небольшим. Черная футболка, заношенные джинсы, короткий ежик чуть тронутых сединой волос. Алина с удовлетворением отметила подтянутую фигуру, мышцы рук и аккуратную – даже какую-то интеллигентную – бородку. Особенно яркими показались Алине глаза – светлые, голубые на фоне очень загорелого лица с симпатичными морщинами из тех, что старят женщину, но украшают мужчину. И эти голубые глаза из пристально-внимательных в один момент стали растерянными, когда Алина представилась, как на лекции перед студентами.
– Здравствуйте, меня зовут Алина Павловна. – И добавила веско: – Я ваша соседка. – И не удержалась: – Драная курица которая.
Сосед несколько секунд смотрел молча, потом сдержанно улыбнулся:
– Да уж знаю.
Алина торопливо полезла в сумку, достала желтую пачку корма и протянула мужчине:
– Я вот вашему Мише привезла…
– Ну вот еще! Нам ничего не надо! – резко сказал сосед, даже руки спрятал за спину, но пушистый Миша уже вертелся под ногами, подпрыгивал и повизгивал: учуял еду.
– А Миша так не думает. – Словно не замечая хозяина, Алина прошла по дорожке к домику и положила пакет на скамейку около входной двери в дом. Дом, заметила, небольшой, но крепкий и ладный, как сам хозяин.
Потом Алина, стараясь не поднимать глаз и уже внутренне недоумевая, зачем решилась на этот демарш, развернулась и пошла в сторону калитки. Но дорогу ей преградил сосед, она уперлась глазами в его резиновые шлепанцы, надетые на голые ноги.
– Ну, раз так, – сказал он, когда Алина поймала его прямой и решительный взгляд, – тогда без чая не отпущу.
– Я не могу, на электричку опаздываю.
– Не беда. Опоздаешь – оставайся.
И от одного только слова – «оставайся» – повеяло таким количеством вещей, которых не было в жизни Алины: мужчиной, вечерними разговорами за травяным чаем, баней, рассветом на природе и еще чем-то, о чем она даже боялась подумать, что она, снова почти не думая, согласилась.
Они пили на просторной веранде чай из мяты и душицы. Почти молча. Алина лишь узнала, что соседа зовут Иван и что он вдовец. Несколько слов сказала о себе, видя неподдельный, но неторопливый интерес ярких глаз. Потом засобиралась на станцию, уже зная, что последняя электричка сбежала, как в той песне, оставив дачницу-дилетантку самой разбираться с последствиями своего легкомыслия. Но Иван не пустил: расписание пригородных поездов висело у него над столом, и он еще до того, как заварить чай, знал, что Алина опоздает. И она осталась.
Всё случилось почти без слов, словно они заранее договорились, что будут делать, когда погаснет свет. Старенький диван удивленно скрипнул, приняв сразу два тела. Заворчал во сне свернувшийся на подстилке у двери Миша. Потом лежали рядом и, немного ошалев от быстроты и степени сближения, молчали. Алине были видны звезды в уголке окна, открывающем кусочек неба. Она смотрела, как далекие светила подмигивают ей и наполняют покоем ее вечер в крохотном чужом доме.
Иван сказал тихо и решительно:
– Жить будем вместе. Участки объединим.
– Так быстро?
– Ну а шо тянуть.
– Не «шо», а «что», – поправила Алина по привычке и, поджав губу, замолкла.
Иван усмехнулся:
– Пусть так. Но тянуть всё равно не надо. Ты умная, я вижу, но бестолковая. А дело к осени, посадки надо к зиме готовить.
– Но ты же меня совсем не знаешь. – Слова улетели в потолок и, казалось, там повисли. – И я тебя не знаю.
– Я за тобой всё лето наблюдаю, – спокойно сказал Иван, – и как будто своя ты уже. Нравишься мне. Ты бы не прискакала сегодня, я бы сам пришел через неделю знакомиться да по хозяйству помочь. А что ты хочешь про меня узнать, спрашивай.
– Не знаю, что спросить, – помолчав, сказала Алина. – Я как будто тоже давно… здесь.
– Всё узнаешь со временем. Я нормальный мужик, не обману.
И снова Алина слышала не слова, а интонации. А они были теплыми и надежными, как нагретые солнцем камни на морском берегу. Она млела от этого тепла и этого нового ощущения.
У порога снова заворчал и заскулил, как ребенок, во сне шпиц. Никогда Алина не любила собак, особенно вот таких маленьких, непонятных, чересчур звонких. Но сейчас сердце ее наполняли нежность и благодарность.
– Какая у тебя чудесная, просто прекрасная собака, Иван.
– У нас, – поправил тот и добавил: – Это ведь он сначала тебя нашел. А потом уж я. Спи.
Не бей посуду, Сашка
Толя пришел ближе к полуночи. Дочка спала в детской за плотно закрытой дверью. Марина сидела и смотрела в телевизор. Новости сменяли одна другую, но она не понимала, о чем говорят эти лица. Когда в замке повернулся ключ, сердце Марины словно запнулось, замедлилось, а потом застучало с бешеной силой: муж вернулся домой после двухдневного отсутствия.
Толя разулся, зашел в ванную, помыл руки и вошел на кухню, где сидела Марина.
– Привет, – сказал он так, словно выходил в магазин за хлебом. – Чего не спишь?
– Привет. Тебя жду.
– Зачем?
– Надеюсь узнать, где ты был двое суток.
– Я же звонил тебе, сказал, что со мной всё нормально, я жив. Что еще тебе надо знать?
– Мне надо знать, где ты был всё это время.
Толя молча вышел из кухни, Марина не шевельнулась. Потом услышала, что он громко хлопает дверцами шкафа в прихожей, подскочила с табуретки.
– Что ты делаешь?! Ты Сашку разбудишь! – И увидела, что муж собирает вещи в старую спортивную сумку.
– Ты куда?
– Я ухожу.
– Куда уходишь?
– К другой женщине ухожу.
– К какой другой женщине?! Кто она?
– Для тебя это совершенно не важно, важно, что она – другая, и я буду жить с ней.
– Ты ее любишь? – Марина поняла, что жжет глаза, но слез не было.
– Да, люблю, – после небольшой паузы сказал Толя, не глядя на жену и энергично запихивая в сумку кроссовки.
О чем еще спрашивать? Что говорить? Всё предельно понятно, и все последующие вопросы совершенно бессмысленны.
Марина зашла на кухню, ногой захлопнула дверь, включила воду и начала мыть посуду, оставшуюся с ужина. И тут же полились слезы, безудержно, обильно, словно их тоже включили поворотом вентиля. Посуды было немного, две чашки и две тарелки – голубые, красивые, с замысловатым синим узором по кромке. Из сервиза, подаренного на свадьбу. «Почему всё это со мной?!» – крутилась в голове Марины мысль, злая, жгучая. Она взяла одну тарелку и с силой бросила ее на пол, куски звонко разлетелись по всей кухне. Марина взяла вторую тарелку и бросила ее так, словно хотела разбить кафель на кухонном полу. Эта тарелка тоже превратилась в несколько некрасивых кусков, между которыми рассыпалась голубая стеклянная труха.
Дверь приоткрылась, просунулась голова Толи и сказала:
– Сашку разбудишь, совсем рехнулась, что ли? Я ушел, про развод потом поговорим, как успокоишься.
И дверь снова закрылась. Марина услышала, как щелкнул замок входной двери, в нем прокрутился ключ. Ушел.
Она сидела на полу кухни, прижав колени к подбородку, и выла. Вернее, тихонько скулила, чтобы не разбудить годовалую дочь в соседней комнате. За грудной клеткой что-то выворачивало, крутило, хотелось залезть себе за ребра и вытащить эту ужасную маету, замешанную на обиде. Выть, скулить, плакать – ничего не помогало. Как можно было, думала Марина, пройти путь от безумной любви до полной нелюбви за три года? Как можно уйти и оставить ее одну с маленьким ребенком, в этом декретном заточении? Как можно было раньше не понять, что отлучки на выходных, эта работа допоздна – это никакая не работа? Это просто другая женщина. Наверняка красивая, ухоженная, уверенная в себе, не похожая на Марину – неухоженную клушу, погрязшую в материнстве и хозяйстве. «Клуша», – подумала она про себя и завыла еще отчаяннее, с силой, которую придала ей ненависть к себе и собственной никчемности.
Марина сидела и подвывала, пока не закончились силы и слезы. Затекли ноги, и продрогла подпирающая стену спина. Она посидела еще немного, словно постепенно просыпаясь и оглядываясь. Перед ней лежали осколки двух тарелок из сервиза, подаренного друзьями ей и Толе на свадьбу с пожеланиями любви и взаимопонимания.
