Они напоминали осколки Марининой жизни, и она усмехнулась от такой пошлой и банальной метафоры, пришедшей ей в голову. Хотелось пойти упасть на кровать, уснуть и не просыпаться долго-долго. Может быть, даже никогда.
Но как быть с осколками? Утром Сашка проснется, прибежит на кухню – и всё, катастрофа. Марина представила себе дочь с израненными ладошками и пятками, жар ударил в голову. Она осторожно поднялась с пола и достала из-под мойки веник. Собирая крупные осколки, поранила палец на руке и посадила еще две стеклянные занозы. Потом вымела мелочь. Потом поняла, что мельчайшие части разбитых тарелок всё еще рассеяны по кухне, а пылесос включить нельзя: ночь. Пришлось на два раза вымывать пол, заодно помыла коридор. В кровать Марина легла, когда на востоке небо уже стало сереть, обещая скорый майский рассвет.
Муж не вернулся, хотя Марина потом узнала, что и с новой пассией ему не пожилось. За два месяца она похудела почти на десять килограммов, переехала к родителям, вышла на работу, через несколько лет снова вышла замуж. В жизни Марины еще было много разного, и хорошего, и плохого, но никогда больше, даже в приступах ужасающей ярости, она не била посуду. А однажды сказала 16-летней дочери Александре:
– Никогда не бей посуду, Сашка. Кто придумал это вообще? Какой-то плохой драматург. Это только в кино и в романах бывает эффектно: они ссорились, она била посуду, а потом трагически уходила в закат. Или они страстно мирились. А в жизни так: сама посуду побила, сама убирай ее потом. Не пострадать даже нормально.
Договоренности
Бабе Кате пора было помирать. Она сама это знала, чувствовала. Но каждое утро, сотворив короткую молитву и договорившись с Богом, начинала торговаться со Смертью. Проводила разъяснительную работу. Просила повременить – еще бы годков семь, чтобы Надюшка закончила школу. К тому же через семь лет бабе Кате исполнялось 90 лет, цифра красивая, и помереть не жалко.
Правнучка Надюшка – высокая, худая, с непомерной длины пальцами на руках и ногах, она походила на бабушку свою, Василису, дочку бабы Кати. От этого неуловимого и обезоруживающего сходства иногда перехватывало дыхание: наклонила голову, хлебнула чай, поправила косу, почесала нос, чихнула. Баба Катя замирала и от любви, и от восторга перед непонятным этим природным механизмом наследования людских штрихов.
Абсолютно счастлива баба Катя была недолго – после рождения Василисы и до ее замужества. Эти 20 лет безоблачного, хоть и трудного, счастья и наполненности каждого дня затерялись в долгой жизни. Но баба Катя часто это время вспоминала. И была она тогда, конечно, не баба Катя, а Екатерина Сергеевна, молодая красивая женщина, заведующая поселковым детским садом. Жив был муж Иван, комбайнер, отличник труда, щедрый на ласку и острое слово мужик. Работы было много – и дом строили, и в колхозе работали, и две коровы держали. Но баба Катя, думая о молодости, вспоминала только модные туфли на невысоком каблучке с пряжкой, платье нарядное в крупный пышный цветок, Ивана с губной гармошкой, сидящего на крыльце субботним вечером после бани, цветущую яблоню под окном и маленькую Ваську, неуклюже шлепающую в калошах через двор к летней кухне.
Василиса вымахала в длинношеюю и длинноногую девицу, грациозную и неторопливую, как породистая кобыла. Но наивную и лишенную хоть какой-то житейской хитрости или изворотливости.
– Простодырая ты, Васька, как есть простодырая, – говорил Иван, – быстро на такую дуру умник найдется.
И он нашелся. В 19 лет Василиса, учившаяся в институте в городе, объявила, что выходит замуж. Приехала сразу с ним – нахальным, громким, веселым, курившим без перерыва самокрутки. Звали будущего зятя Василием, и совпадение имен – Василиса и Василий – веселило его невероятно. Каждую шутку будущая жена поддерживала тихим, но искренним смехом. Родителям невесты Василий не понравился. «На кота, который сожрал чужую сметану, похож», – говорила Катя. «Прохвост», – считал Иван. Но вскорости оказалось – алкоголик.
Через полгода после скромной свадьбы родилась у Василисы с Василием дочь Тамара. Шустрая глазастая девчонка. Вырвавшаяся в гости к дочери Катя застала страшную картину: зять валялся поперек маленькой общажной комнаты и храпел, Василиса, кое-как одетая, явно только проснулась и потирала опухшее лицо, пытаясь перед матерью обрести хоть какой-то человеческий вид. По невероятно грязному полу ползала совершенно голая и давно не мытая Тамарка. Катя осмотрелась, заглянула в стоявшую на плите кастрюлю, в той оказался самогон, заметила на стене не особо пугливых тараканов. И, кое-как найдя одежду для внучки, забрала ту с собой. «Проспишься – заберешь ребенка», – сказала дочери и сдержалась, чтобы не ударить ее.
Следующие несколько лет запомнились изматывающими приездами Василисы из города – то пьяной, то трезвой, то устроившейся на работу, то бросившей работу и отчаянно нуждающейся в деньгах. Баба Катя, которая к тому времени сжилась с этим сочетанием слов (Тамарка «бабакатила» по сотне раз за день), плакала и умоляла дочь бросить своего Василия. Та мотала головой упрямо: нет, люблю. Умоляла не пить, Василиса говорила: «Пусть ему, паскуде, меньше достанется». Тамарку несколько раз родители пытались вернуть в город и в свою жизнь, но неизменно баба Катя забирала ребенка назад. Пока девочка жила без ее надзора, она не могла ни спать, ни есть – представляла себе голодную Тамарку и валяющихся в пьяном мареве родителей. Внутренности выворачивало от беспокойства и тоски.
В школу внучка пошла в поселке, так и определилось само собой место ее постоянного жительства. И вроде бы всё то же – Катя с Иваном работали, было им едва за 50, Тамара ходила в школу и успевала почти по всем предметам. Но черная ненависть к зятю, затянувшему в свою бездну непутевую Василису, регулярные приезды дочери, которая превратилась в свои тридцать с небольшим в дряхлую некрасивую старуху с потухшим взглядом, и самое главное – тоска внучки по родителям – всё это мучило бабу Катю. Словно не давало полностью вдохнуть. По вечерам она разговаривала с Богом, как умела. Просила его «решить вопрос», облегчить ее, Катину, маету. Сделать так, чтобы Василиса рассталась со своим благоверным и бросила пить.
Бог решил вопрос на свое усмотрение. Василий и Василиса ограбили соседа-пенсионера, ветерана войны! Еще и избили дедка так, что тот преставился через неделю в больнице. Супруги получили разные сроки и расстались навсегда: Василий через год умер в тюрьме от цирроза печени, а Василиса следующие 10 лет своей жизни провела в колонии, а куда делась после освобождения – никто не знал. В жизни родителей и дочери она больше не появилась.
Баба Катя украдкой плакала весь тот месяц, что шел суд. Но никому не призналась, да и себе не сразу, что за горем маячило облегчение. Но передышка была короткой, всего-то пару лет. А потом заболел Иван. Сначала просто худел, серел, чах и сгибался. Когда баба Катя уговорила упрямого мужа доехать до врача в городе, оказалось, что уже не спасти. Но и тут Бог присмотрел за Катей: Иван умер быстро и безболезненно, дома, лежа на своей кровати, глядя на старую яблоню, которая словно для него цвела в ту весну буйно и отчаянно.
Осталась баба Катя с Тамаркой-школьницей. Продала корову, заколола свиней, оставила только кур да гусей. В год ее шестидесятилетия внучка закончила школу и поступила в тот же институт, который так и не закончила ее мать. Тамара сохранила с детства шуструю свою натуру, но была серьезная и целеустремленная. Училась лучше всех на курсе, дисциплинированно приезжала в родной дом раз в месяц, увозила, а точнее сказать, еле утаскивала с собой сумки с едой. В беспросветные жуткие 90-е годы Катя сделала всё, чтобы внучка ее была сыта, хорошо одета и выбилась в люди. Ни о какой пенсии и не помышляла, продолжала заведовать детским садом, хватку не теряла. Разваливался колхоз, рушилась страна, нищала деревня, но баба Катя видела впереди светлое будущее своей внучки и уверенно шла на этот ориентир.
После окончания института Тамара поступила в аспирантуру, дневала и ночевала в лаборатории, продолжала жить в институтском общежитии. И если бы не бабушка, нищенствовала бы аспирантка и младший преподаватель кафедры органической химии Тамара Васильевна. Баба Катя, с трудом вставая утром с кровати: не гнулись локти и колени, и лишь к обеду расхаживаясь, продолжала вести свои переговоры с Богом. Вот защитит Тамарка кандидатскую, станет получать больше – и можно помирать.
