можно не слушать, что она там соображает?
– Насчет них я понял, что говорили другие? – спросил Ян.
– Что она с каждым годом становилась все более истеричной. Вот что бывает с теми, кто с жиру бесится! Если ей что не нравилось – орала только так, заводилась вполоборота. Если совсем настроение поганое, могла и с кулаками броситься.
– На кого она бросалась с кулаками, если муж и дочь считали, что с ней все в порядке?
– Ну, муж, допустим, не считал, что все в порядке. Он видел ее истерики, на него она тоже орала, но драк с ним не было. И самоубийства он не ожидал. Он все это списывал на возраст, говорят же, что у баб к сорока годам сносит крышу…
– Это он так все объяснил?
– Я просто упрощаю то, о чем мы с ним говорили, – пожал плечами Буланов. – Он предлагал ей полечиться, она отказывалась, у него не было времени настаивать. Дочку она не трогала. Но с ними жила еще его сестра и к ним приходила прислуга – горничные всякие, садовники. Так вот, на сестру и прислугу она как раз накидывалась.
– Со слов сестры?
– Со слов многих. Ты за дурака меня держишь? Если бы только сестра жаловалась, я б не поверил. Две бабы, как две кошки, ссорятся легко и ненавидят друг друга всю оставшуюся жизнь. Но о том, что она все больше слетала с катушек, говорили многие – даже соседи и их прислуга. Ее крики слышала вся улица. Ее и в местном магазине пару раз видели рыдающей. Тут надо было перестать просить вежливо и отправить ее на лечение принудительно, а Максаков ждал, что само пройдет. Ну и дождался.
– Она покончила с собой днем, если не ошибаюсь?
– Как ты можешь ошибаться, если явно в отчет глянул? – хмыкнул Буланов. – Ну да, днем. Дата обычная, ничто не предвещало, как говорится… Там была и дочка ее, и сестра мужа… Не помню, как сестра мужа по отношению к ней называется – золовка, невестка? Все время путаю!
– Это не важно, давайте дальше.
– А что тут дальше-то? То, что они были дома, мало что могло изменить. Дом большой, окна во все стороны выходят. Максакова пошла в сад – сад у них в то время роскошный был. Никто не ожидал подвоха, никто на нее не смотрел. Наоборот, она в тот день наконец-то спокойная была, ни с кем не поссорилась. Вот к ней и не обращались – не будили лихо… Час прошел, другой, а ее все не было. Но погода хорошая, чего б не посидеть в саду?
– Ее ведь горничная нашла?
Буланов, в этот момент напряженно выковыривавший из зубов сухой лист, замер на пару секунд, припоминая что-то, потом кивнул.
– Точно-точно, горничная. Пошла к обеду позвать, ответа не получила, двинулась дальше, потом увидела – висит! Дотронуться не решилась, девка пугливая была. Это уже Сурначева, ну, сестра которая, вызвала Скорую и до приезда медиков сняла Максакову с дерева, попыталась помочь… Но там поздно было помогать. Медики потом установили, что она умерла не меньше чем за час до обнаружения.
О записке Ян спрашивать не стал – и так знал, что нашли. Смятую бумажку в сжатой руке Дарьи, последние слова самоубийцы, прощающейся с миром. Она никого не винила, просто признавалась, что устала.
Там вообще много что потом нашли при обыске комнаты. Дневник Дарьи, в котором та жаловалась на утомление и непонимание. Письма с проклятьями неизвестно кому, которые она так и не отправила. Все это не могло считаться полноценными доказательствами безумия, однако намекало, что Дарья многое скрывала от родных и друзей.
– Муж не пытался препятствовать расследованию? – уточнил Ян.
– Какое там! Наоборот, кричал, что, если мы схалтурим, он нас закопает. Копатель нашелся… Но я не ради него старался, а потому что привык работать хорошо. Если б там был хоть намек на убийцу, я бы нашел!
Намека не было. В саду не обнаружили никаких следов посторонних. Никто в поселке не видел в тот день людей, хотя бы отдаленно подходивших под определение «подозрительная личность». На веревке сохранились только отпечатки Дарьи Максаковой. Все указывало на самоубийство и ничто – на постановку.
– Да и не выигрывал никто от ее смерти, – заметил Буланов. – Если б мужа убили, тогда – понятно, она бы нажилась неслабо. Ей бы все досталось. Но у нее не было никакого имущества, которое он мог бы унаследовать, все и так принадлежало ему.
– Это тоже мотив.
– В смысле?
– Он мог потерять часть имущества при разводе, – пояснил Ян. – И значительную, если бы Дарью назначили единственным опекуном их дочери.
– При каком еще разводе? Они не собирались разводиться!
– Это Максаков так сказал? Но у него была любовница. Как по мне, предсказуемая причина для развода.
– Это та, на которой он женился потом? – фыркнул Буланов. – Так она больше года у него уже была – и все знали! Жена его тоже знала, но разводиться не собиралась.
– Как благородно с ее стороны.
– Может, хватало адекватности понять, что это она сама виновата – довела мужика…
В мире Буланова все и правда представлялось логичным. Долгие годы брака Максим даже не задумывался об изменах. Он остался верен жене, и когда родилась Таня, хотя по мнению бывшего следователя такой ребенок уже давал отцу право снимать стресс любым способом.
Зато сам Максаков так не считал. Любовница у него появилась, лишь когда отношения с Дарьей окончательно испортились. Почти каждый его разговор с супругой заканчивался скандалом и криками, Дарья не подпускала его к себе. Вот тогда он и начал встречаться с Верой, работавшей в ту пору его секретарем.
Буланов считал, что Дарью это не должно было волновать. Сама нарвалась, сама виновата, нечего теперь возмущаться! Ян сомневался, что она действительно воспринимала все так спокойно. Измены мужа могли подтолкнуть ее к самоубийству… но доведением до самоубийства считаться не могли, закон есть закон.
Как бы то ни было, пока все сводилось только к суициду. И все же… Яну не слишком нравился подход «баба дура, потому что баба». Понятно, что десять лет назад Буланов наверняка был в лучшей форме, чем сейчас. Но если он уже укрепился в такой философии, он мог упустить многие странности в поведении Дарьи.
Узнать об этом наверняка не получится. В документах не сохранилось никаких следов, все надежды Яна были связаны исключительно с воспоминаниями следователя. Но воплощение этих надежд теперь старалось стряхнуть с вилки муху, не теряя при
