на проблемы со сном, жестоко разверзающимся перед ним ночь за ночью. Он молча смотрел на нее, садящуюся на кровать и гладящую спутавшиеся светлые волосы Джорджа, смотрел непроницаемыми серо-голубыми глазами, которым никогда не удастся вырвать из сердца матери глаза Эдмунда.
День за днем она наблюдала сына, уходившего все дальше от окружающего мира, и не знала, как ему помочь. Сесиль было известно исключительно то, что мучительные ужасы, вполне возможно, жили в детском мозгу, знала, что Ричард - ребенок с богатым, на редкость, воображением. Она горько сожалела, что не проводила больше времени с младшим сыном, когда он был еще достаточно маленьким, и не завоевала его доверия, горько сожалела, что, казалось, он не мог разделить со своей матерью личное горе. Если бы только Ричард оказался также открыт, как Джордж! Тот всегда приходил к ней, готовый признаться, что-то рассказать, редко, довериться. Странно, как отличались сыновья Сесиль в этом отношении. Ричард страдал молча, Эдвард казался вовсе не мучающимся, Джордж делился большим, чем она на деле могла вынести, и Эдмунд...
При этом Сесиль споткнулась, бросилась к алтарю в своей спальне, упала на колени, пытаясь отсрочить боль с помощью обращения к Богу. Она провела часы в молитвах о муже и сыне в те оцепенелые январские дни. Это было единственным, что Сесиль могла сделать. Но, в первый раз в жизни герцогини, ее мольбы принесли мало пользы.
Не то, чтобы она не сталкивалась со смертью. Сесиль выносила двенадцать детей, видела пятерых из них мертвыми, завернутыми в детские пеленки, стояла с сухими глазами, переживая свое горе, в то время, как крохотные гробы опускались в землю под разбросанные рядом могильные плиты. На плитах были выбиты лишь даты их скудных жизненных промежутков и имена, перебираемые ею каждый день, как четки: Генри, Уильям, Джон, Томас, Урсула.
Не прошлое горе, тем не менее, подготовило Сесиль к потере, произошедшей в замке Сандл. Ничто для нее не могло снова стать прежним, не с того момента, как герцогиня стояла на лестничной площадке замка Байнард, всматриваясь в племенника и зная, даже прежде, чем он заговорил, что младший родственник принес смерть в ее семью. Сесиль старалась обрести утешение в ненависти, потом в молитве, но, в конце концов, признала, - ее несчастье - неизлечимо. Ему суждено остаться открытой, зияющей раной, с которой герцогиня сойдет в могилу. Когда Сесиль пересмотрела свои взаимоотношения с этой проблемой, то обнаружила, что снова способна принять на свои плечи ношу ежедневных забот, оцепенелые обязанности материнства. Но герцогиня навсегда утратила способность сочувствовать слабости других, более не становилась терпеливой по отношению к тем, кто сломался под гнетом обстоятельств.
Если по ночам она позволяла себе горькими часами до рассвета скорбеть по мужу, по своему убитому сыну, то дни отдавались жизни, детям, чьи заботы должны были оказаться в приоритете. С получением письма от старшего сына, Сесиль увидела первую искру надежды. Сейчас Эдвард находился вне досягаемости для Ланкастеров. Он был молод, слишком молод. В отличие от своего супруга, Сесиль никогда не обманывалась необузданностью Эдварда, не позволяла себе недооценивать его способности. Мать знала, ее сын обладал проницательным, взыскательным умом, гранитной волей, беспечной верой в собственное предназначение. Она никогда полностью не оценила подобных его качеств по достоинству, но признавала их силу. Поведение Эдварда после событий в замке Сандл внушали Сесиль только гордость, - горячую, бурную, - материнскую.
Он продолжал собирать войска под свои знамена, с хладнокровием, которому позавидовал бы самый опытный боевой полководец, и уже пронеслась молва об одержании Эдвардом своей первой победы. Самым воодушевляющим для Сесиль из всего являлось то, что сын каким-то образом собрал деньги для выкупа Роба Апсала, молодого рыцаря, находившегося с Эдмундом на Уэйкфилдском мосту. Она не могла подавить смятение, что не подумала сделать это лично, рассматривала свою неспособность как непростительное нарушение долга, упущение, мало смягчаемое рассудком за счет значительности перенесенной потери. Но Эдвард не был так нерадив, как его мать, он признал свое обязательство перед тем, кто верно служил семье Йорков, служил Эдмунду. Сесиль видела больше, чем благородство в поступке сына, для нее это было ответственным и достойным проявлением взрослого человека. Именно поэтому мать так отчаянно нуждалась в нем в нынешней ситуации.
Для нее самым значительным шагом, предпринятым Эдвардом в память об убийствах в замке Сандл, стало написание писем младшим братьям и сестре. Сесиль увидела в них Божий дар, единственную надежду, подаренную встревоженным детям тогда, когда ее собственные усилия казались безвозвратно потраченными, не достигнув цели. Она поняла, осознала, - лишь мужчина мог встать между ними и невыразимыми ужасами, отныне связанными для маленьких Йорков с именем Ланкастеров. Эдвард, казалось, инстинктивно знал, что нужно услышать младшим.
Каждый из детей отозвался характерным для себя способом на письма, обращенные к их личному горю, к их собственным страхам. Джордж прочел свое послание вслух всем желающим его услышать и тем, кто подобного желания не выражал, гордо объяснив это тем, что это первое письмо, полученное им в жизни, отправленное его братом, графом Марчем, ныне герцогом Йоркским. Маргарет пришла в спальню Сесиль вечером, - поделиться избранными отрывками с матерью. Слезы неостановимо сползали по лицу дочери в процессе воспроизведения послания ясным недрогнувшим голосом. Но что Эдвард написал Ричарду, Сесиль так никогда и не узнала.
Мальчик ушел с письмом на конюшенный чердак, появившись часы спустя с распухшими глазами и затвердевшим бледным лицом. Он не сделал и упоминания о прочитанном, и Сесиль, действуя наугад, удержала себя от вопросов на эту тему. На следующий день, в ожидании поминальной службы по погибшим в замке Сандл в соборе святого Павла Ричард сильно заболел. Сесиль не знала о недомогании сына до окончания действа, когда вдруг увидела, что оба сына исчезли, и жена Уорвика, наклонившись через своих дочерей, шепчет, - Ричард и Джордж ускользнули с середины церемонии. Произошедшее было столь вопиющим оскорблением, что Сесиль ощутила тревожное сердцебиение, уверенная, - лишь крайняя необходимость могла вызвать подобное нарушение приличий. Она поспешила спуститься по длинному нефу и, по наитию, прошла сквозь маленькую дверь в южном крыле, которая выводила к крытым галереям. Герцогиня обнаружила сыновей на нижнем ярусе клуатров, находившихся почти напротив возвышающегося восьмигранного
