заключенный и заслуживал иного обхождения!
– Поверьте, герр Фишер, – отчеканил Фогт ледяным тоном, – я лично проследил, чтобы с Хоффманом обращались как подобает. Вы понятия не имеете, что такое одиннадцатый блок. Вы понятия не имеете, что творится в его подвалах. Если бы не я, Хоффман валялся бы в каменном мешке, захлебываясь собственной мочой.
– Извините, герр Фогт. – Гуго прикусил губу.
– Я отчасти понимаю ваши эмоции, но придержите-ка язык, – процедил оберштурмфюрер.
Дальше они шли молча. Фогт широко шагал, прямой, как палка, заложив руки за спину и не поднимая глаз на Гуго; снег хрустел под его сапогами. После стычки Фишер не находил смелости попросить о том, к чему внутренне готовился все утро. Он знал, что ему прочтут очередную нотацию и одарят холодным взглядом. Однако попытаться было нужно.
– Герр Фогт, у меня к вам одна просьба…
– Говорите. Комендант приказал помогать вам.
Гуго набрал в грудь воздуха:
– Мальчик, пациент Менгеле… Он умолял найти его родителей в Биркенау.
Фогт вздрогнул, но с шага не сбился: он продолжил идти, не заботясь, поспевает за ним Гуго или нет.
– Герр Фишер, вы понимаете, о чем просите?
Гуго решил не отступать. Опираясь на трость, заковылял по снегу, догоняя Фогта.
– Я бы не стал вас обременять, если бы не расследование. Ребенок обещал рассказать мне все о той ночи, но взамен я должен найти его родителей. Может быть, я назову их имена и вы заглянете в архивы…
– То есть без этого еврейчика вы не в состоянии обнаружить преступника?
– Он единственный, кто видел место преступления до того, как уборщики уничтожили все улики, – резонно заметил Гуго.
– Зря вы ему доверяете. Я предлагал вам поговорить с Менгеле, а не с его кроликом.
– Это же просто ребенок. – Гуго выдавил смешок. – Зачем ему врать? Или вы думаете, что мальчишка убил доктора?
Фогт внезапно остановился и в упор уставился на Гуго. В его взгляде изумление мешалось с гневом.
– Мой вам совет, герр Фишер. Не предъявляйте коменданту слова еврея в качестве доказательств. Это будет концом вашей карьеры. Да и мне не улыбается по вашей милости выставить себя идиотом.
– Конечно, я ничего подобного не сделаю! Я не настолько наивен.
Оберштурмфюрер опасно прищурился. Гуго выдержал испытующий взгляд свинцовых глаз и вдруг разглядел проблеск зари в этом штормовом небе.
– Назовите их имена, – процедил Фогт. – Однако будьте осторожны. Больше никому так не говорите. Под угрозой не только ваша карьера, но и жизнь. Это дружеский совет товарища по партии.
Гуго кивнул. Он знал, чем рискует. Потому и молчал долгие годы. Потому и надел свастику. Так поступали многие. Он все понял еще в Хрустальную ночь, когда жгли синагоги, громили еврейские магазины и обносили дома, а полиция бездействовала. Пожарные ограничивались тем, что не давали огню перекинуться на дома немцев. Старинный друг их семьи, Вильгельм Крютцфельд, оказался единственным полицейским, вставшим на защиту Новой синагоги. За что сразу же поплатился, словно не исполнял долг, а совершил преступление.
– Аронне и Ноэми Эррера, – пробормотал Гуго.
– Хорошо. Посмотрим, что удастся сделать. Учтите, я ничего не обещаю.
13
У операционного стола ждал патологоанатом Равид Гутман. Низенький, тощий, лопоухий, в круглых очках на горбатом носу. Волосы зачесаны налево. Он производил впечатление аккуратного человека, заботящегося о своей внешности, невзирая ни на что. Рядом на белом кафельном столе лежал обнаженный труп Сигизмунда Брауна.
– Герр Фишер, для меня большая честь ассистировать вам! – воскликнул Гутман, едва Гуго вошел в прозекторскую.
Он явно хотел произвести хорошее впечатление, не оплошать; руки у него слегка дрожали. На рукаве желтая повязка с надписью «Обслуживающий персонал», такая же, как у Бетании и других евреев-медиков или инженеров. Остальные заключенные называли таких «немецкими левыми руками», но не без легкой зависти. Ведь обслугу не гоняли на тяжелые работы.
Гуго улыбнулся как можно приветливее. Да, наверное, он не выглядел заправским нацистом, однако был немцем, и взгляд его тускло-серых глаз волей-неволей должен был казаться жестким и пронзительным.
– Комендант заверил меня, что вы лучший в лагере патологоанатом.
– Спасибо на добром слове, герр Фишер.
– Вы знали Брауна? – Гуго подошел к столу.
Трупная вонь уже сделалась вязкой; вскоре она превратится в какофонию невыносимых запахов.
– Вообще-то, я работаю с Менгеле, – уточнил еврей. – Но раз-другой случалось работать и на Брауна. Он был весьма культурным и образованным человеком.
Гуго прислонил трость к стене, снял пальто.
– У вас найдется для меня халат?
– Разумеется. – Гутман торопливо взял чистый халат, висевший за дверью, и протянул ему. – Вы врач, герр Фишер?
– Криминолог. Но мне приходилось присутствовать при стольких аутопсиях, что, кажется, я уже и сам поднаторел. – Гуго хохотнул и посмотрел на Гутмана. – В этом году я поступил на медицинский факультет. Вижу, вам повезло, вы успели отучиться. – Он показал на желтую повязку.
– Да, – кивнул Гутман. – Мне разрешено носить обычную одежду.
Он даже притопнул ногой, демонстрируя коричневые брюки, видневшиеся из-под халата и длинного белого фартука. Вместо деревянных сабо на патологоанатоме были добротные туфли.
– Кроме того, я неплохо питаюсь. Жаловаться не приходится. С другой стороны, я вижу многое, чего предпочел бы никогда не видеть.
– Понимаю. – Гуго поежился, вспомнив об экспериментах с фосгеном.
Горло сдавило, и он закашлялся, надевая халат.
– Ладно, приступим. Уверен, мне есть чему у вас поучиться.
Гутман признательно улыбнулся. Он был сдержанным человеком. Гуго почти удалось убедить себя, что Аушвиц не такой уж anus mundi, как утверждал Фогт. Однако в глубине души он сознавал, что в улыбке Гутмана не было ничего веселого, одна терпеливая покорность, а за ней пережитый ужас депортации и заключение в концлагерь.
– Говорите, что я должен делать, – сказал Гуго, переключаясь на работу.
– Не беспокойтесь, герр Фишер, я справлюсь сам.
– Обращайтесь со мной, пожалуйста, как с обычным ассистентом. Хотя бы сегодня.
Гутман кивнул на разложенные у раковины инструменты и пинцетом вытащил из горла покойника полусгнивший кусочек яблока.
– В таком случае передайте скальпель. У вас есть версия, почему он умер?
– Еще как есть! – подтвердил Гуго. – Думаю, его отравили цианидом.
– Ваше предположение основано на расширенных зрачках и бледно-красном гипостазе?
– Не только.
Гуго внимательно наблюдал, как Гутман твердой рукой профессионала делает продольный разрез.
– Пациент Менгеле сообщил, что почувствовал запах горького миндаля, когда вошел в кабинет.
– Пациент? – Патологоанатом грустно улыбнулся и покачал головой, вскрывая труп от грудины до лобка и отгибая кожу. – Правильнее было бы сказать «морская свинка». Ну или подопытный кролик. Передайте пилу.
– Что?
– Пилу.
– Вы сказали «морская свинка», – негромко сказал Гуго, взял из поддона
