пилу, передал Гутману. – Почему?
Гутман сгорбился, побелевшие губы сжались в нитку. Он принялся пилить кость; поднялось облачко пыли. Потом убрал удаленные ребра, одним отточенным движением вырвал гортань, бронхи, легкие и сердце.
– Доктор Гутман. – Гуго дотронулся до его локтя, и патологоанатом от неожиданности чуть не выронил внутренние органы. – Прошу вас, объяснитесь.
Равид отшатнулся. Гуго догадывался, что сейчас его глаза ничем не отличаются от глаз эсэсовца: два стальных винтовочных дула. Переложив внутренности в раковину, патологоанатом тщательно вымыл руки и внимательно посмотрел на Гуго сквозь очки в золотой оправе.
– Доктор Менгеле собрал целую кунсткамеру уникальных экземпляров, – нерешительно начал Гутман. – Цыгане, карлики, уроды… Особенно его занимают близнецы. Когда война закончится, немецким женщинам нужно будет рожать по несколько детей сразу, чтобы возобновить и приумножить арийское население. Вот он и экспериментирует с близнецами.
– Как именно?
– Изучает их. Заражает вирусами, пробует смешивать кровь. Пытается изменить цвет глаз, хирургическим путем соединяет тела и смотрит, действительно ли они единый организм, как принято считать. Основная часть близнецов находится в Биркенау. Другие, как Йоиль, – в десятом блоке Аушвица.
Гутман умолк и начал промывать органы. Комнату заполнило журчание воды. Гуго потерянно за ним наблюдал. Хотелось что-то сказать, но он не мог выдавить ни слова. Не мог поверить в услышанное. Желание узнать больше боролось с желанием немедленно забыть все. В конце концов, кто он такой? От него ничего не зависит. Он – последняя спица в колесе государственной машины. Голос в голове спрашивал: ну узнаешь ты – и что изменится?
Гутман разрезал легкое, затем сердце. Вернулся к трупу, извлек желудок и часть кишечника.
– Вы начали излагать мне свою версию. – Гутман поторопился сменить тему. – Продолжайте, пожалуйста.
– Да-да, – беспомощно закивал Гуго.
Во рту скопилась горечь, даже здоровая нога онемела. Он вытер вспотевшую шею и попытался выбросить Йоиля из головы.
– Я предполагаю, Брауна заставили принять цианид. Вы сами сказали: гипостаз алый, зрачки расширены. Вероятно, он находился с кем-то, кому доверял. А затем что-то случилось. Его толкнули или ударили тупым предметом, от которого на лбу остался небольшой синяк. После чего убийца воспользовался спутанностью сознания Брауна и влил ему в рот цианид. Не знаю пока, мужчина это был или женщина. Признаков борьбы я не заметил.
Гуго склонился над трупом и разжал его челюсти.
– Я заметил царапины на слизистой. Не исключено, что Брауна принудили раскусить ампулу. Затем сунули в горло кусок яблока, имитируя удушье.
– Звучит достоверно, – согласился Гутман. – Теперь я скажу, почему тоже склоняюсь к цианиду. Как вам известно, он провоцирует тканевую гипоксию и смерть клеток. Состояние органов Брауна соответствует версии с асфиксией: они налиты вишнево-красной от недостатка кислорода кровью.
Гуго кивнул, смазал подушечки пальцев Брауна тушью, приложил к листу бумаги.
– Продолжайте, – подбодрил он патологоанатома.
– Браун ел незадолго до смерти, его желудок еще полон. Думаю, смерть наступила около восьми вечера, но вряд ли яд попал в организм с едой, иначе он умер бы в столовой. Кстати, как насчет яблока?
– Менгеле скормил огрызок заключенному, чтобы проверить…
– Раз с яблоком все в порядке, похоже, ваша версия подтверждается, – пробормотал Гутман, склоняясь над трупом с пинцетом.
Повозившись, он извлек из слизистой осколок стекла, блеснувший в электрическом свете.
– Его действительно заставили раскусить ампулу. В таком случае, может быть, обойдемся без вскрытия черепа и анализа мозга? Мне кажется, хотя бы эту услугу бедной фрау Браун мы должны оказать.
– Согласен.
Достав лупу, Гуго сравнил отпечатки Брауна с отпечатками, снятыми им с пера. Одинаковые, сомнений не было. Папиллярный узор в форме павлиньего глаза: линии начинались с одной стороны и, образовав завиток в центре, возвращались обратно. Итак, записку в блокноте писал Браун. Гуго вернулся к трупу, указал на царапины на шее и спросил:
– Как по-вашему, от чего они?
– Царапины поверхностные, – ответил Гутман, отсекая образцы органов для помещения в раствор формалина. – Следов борьбы я не вижу. Его оглушили и раздавили во рту ампулу с цианидом. Драки не было.
– Чем его ударили?
– Кожа ободрана. Удар нанесен чем-то маленьким, твердым, неправильной формы. – Гутман начал зашивать разрез.
Гуго наблюдал за его работой. Спина адски болела, внутри беспокойно ворочалась пустота. Он гнал мысли о Йоиле, экспериментах с фосгеном… К черту Небе и его молчаливое пособничество!
– Я бы хотел закончить разговор о «кроликах» Менгеле, – решился он.
Игла дрогнула, пропуская стежок.
– Простите, герр Фишер, я напрасно об этом заговорил, – попробовал увильнуть Гутман.
– Но вы уже заговорили.
– Я…
– Расскажите о Йоиле, – сказал Гуго непререкаемым тоном.
Он должен знать, и точка. Его мучили эти непонятные темные призраки. В конце концов, его дело – раскрывать тайны, проливать свет и рассеивать тени.
– Йоиль не кажется мне лабораторным животным.
– Йоиль – особый случай, – прошептал Гутман. – Менгеле одержим этим ребенком. Он не понимает, почему два гомозиготных близнеца оказались столь разными. Или, возьмем шире: почему один еврей так отличается от всех прочих.
– Поэтому Менгеле не ставит на нем опыты?
– На нем – нет.
Гутман вдел очередную нить и закончил игрекообразный шов на трупе. Потом ополоснул тело из шланга. По желобу побежал розовый ручеек.
– Он ставит их на его брате.
– Который подхватил тиф?
– Нет у Габриэля никакого тифа, – резко ответил Гутман, не поднимая глаз. – Он умирает от экспериментов Менгеле.
Гуго почувствовал, как руки начало покалывать. Пора сворачивать разговор. Сделать вид, что ничего не случилось. Он вел себя так с тех самых пор, как вступил в партию. Однако собственная трусость ему опостылела.
– Что делали с мальчиком?
– Сначала Менгеле попробовал изменить ему цвет глаз, чтобы они посветлели. Габриэль ослеп. Потом применяли электрошок, наблюдая, отреагирует ли его мозг так же, как мозг брата. Наконец, переливали кровь. Кровь Йоиля и других близнецов. Если вы изучаете медицину, то уже знаете, к каким катастрофическим последствиям приводит переливание крови не той группы. В общем, он при смерти.
Язык превратился в рашпиль, царапающий сухое нёбо. Сердце молотом билось о грудную клетку. До Гуго дошло, что такое Аушвиц для врачей: место, где дозволено все, где подопытными служат люди, которых не нужно беречь. Вот почему сюда так рвутся они все, от именитого Брауна до вчерашнего выпускника Осмунда Беккера. Концлагерь стал единственной в своем роде лабораторией.
– А Йоиль? Что будет с Йоилем?
Гуго хотел заглянуть в глаза Гутмана, найти там уверенность, что все будет хорошо, но пожилой патологоанатом смотрел только на свой идеальный шов. Гуго охватил гнев, словно вина за происходящее лежала не на нем и других немцах, а на этом еврее.
– Не молчите, черт
