равнодушием наблюдал за пленником, отчего Гуго сделалось неприятно. Перед ними сидел избитый до полусмерти человек, такой же немец, как они сами, однако, судя по всему, Фогт не испытывал к нему ни капли жалости.
– Мне передали то, что вы сказали после смерти доктора Брауна. – Гуго не хотелось мучить санитара, но время поджимало. – Вы упомянули, что его забрали призраки. Можно узнать, что вы имели в виду?
– Просто пошутил. – Хоффман втянул в себя воздух и попытался что-то добавить, но его скрутил приступ кашля. – Неудачная шутка.
– Вы имели в виду призраков, стонущих по ночам?
– Чего?
– Не могли ли слухи о привидениях распространиться потому, что ночами происходили некие любовные свидания?
– Я не знаю, о чем вы.
Гуго постучал кончиком трости по полу. Дышать в камере было нечем, а напряжение буквально выжигало последний кислород. Хоффман не мог не знать о похождениях Брауна, и его фраза о призраках, вероятно, намекала на тех, чьи стоны и вздохи пугали детей. Или на прошлые грешки Брауна, за которые ему пришлось расплатиться. Так или иначе, дело в его любовных шашнях.
– Хорошо, поговорим начистоту. У покойного были внебрачные связи?
– Нет.
– Вы с Брауном ладили?
– Конечно.
Хоффман смотрел в пространство перед собой и вряд ли различал что-нибудь, кроме смутных теней: так же видят мир новорожденные дети. Вот только санитар стоял на пороге смерти.
– Где вы были тем вечером?
– В своей комнате. Устал как собака. Работал весь день.
– В чем заключалась ваша работа?
Берт неуверенно повел рукой. Гуго понял, что тот ждет разрешения Фогта.
– Рассказывайте, Хоффман, – позволил Фогт. – Герр Фишер подписал бумагу о неразглашении.
Санитар кивнул, облизал губы и продолжил:
– Недавно меня перевели в Биркенау под начало другого врача…
– Почему?
– Между мной и доктором Брауном возникли небольшие трения, и мы решили отдохнуть друг от друга. – Хоффман сплюнул комок красной слюны и сипло вздохнул. – Меня приставили к доктору Шульцу.
– Но вы сказали, что у вас с Брауном были хорошие отношения.
– Ну да.
Рот Хоффмана перекосило от боли, терзавшей все его тело. Гуго отлично знал, как это бывает.
– Да, мы с доктором прекрасно ладили, – не сдавался санитар. – Трения касались всяких мелочей, ничего важного.
– И все-таки?
– Мы расходились, скажем так, по научным вопросам.
– Санитар и дипломированный врач? – хмыкнул Гуго.
– Вот и Браун то же говорил. – Хоффман попробовал засмеяться, но вместо этого закашлял. – Временами я впадаю в грех гордыни, забывая, какая я мелкая сошка. Мне были не по нутру кое-какие его методы. Доктор Браун обозвал меня всезнайкой и отослал в Биркенау к Шульцу. Чтобы я уяснил: его методы еще сравнительно гуманные.
Сравнительно гуманные. Гуго устал стоять. Он сел на стул, поставил трость между коленями и вперил взгляд в Хоффмана поверх костяного набалдашника. Аушвиц таил массу запретных тайн, Гуго разрывался между желанием раскрыть их и необходимостью делать вид, будто ничего не происходит. В голове звучал голос Небе, советующий не вмешиваться в лагерные дела, и Гуго сдержался.
– Люди слышали, как вы говорили, что Браун заслужил такой конец. Это как-то связано с вашими разногласиями?
– Я просто злился на него за эксперименты с фосгеном. – Санитар вновь закашлялся, в горле у него забулькало. – Вам разве не случалось в запальчивости говорить то, чего в действительности вы не думаете, герр Фишер?
– Во сколько вы отправились спать? – продолжил Гуго, проигнорировав вопрос Хоффмана.
– Часов в восемь, кажется. Сразу после ужина.
Лампочка снова заморгала. Скоро она перегорит. Гуго машинально взглянул на циферблат «Юнганса» у себя на запястье. Брауна нашли в одиннадцать, а отравили примерно в восемь, если верить словам Йоиля о «деревяшке».
– Кто-нибудь видел вас после восьми?
– Нет.
– Кто-нибудь из коллег?
– Говорю вам, я лег спать сразу после ужина.
– Ну да! – Гуго язвительно хмыкнул. – Видимо, работа у доктора Шульца оказалась тяжелой.
– Так и есть, – серьезно ответил Хоффман.
Гуго готов был поклясться, что санитар пригвоздил бы его взглядом к полу, если бы ему удалось открыть глаза. Но опухшие веки не разлеплялись.
– В начале декабря люфтваффе разбомбили стоявший в итальянском порту американский транспортный корабль, груженный ипритом и фосгеном. Шульц получил приказ продолжить эксперименты, начатые доктором Хиртом в лагере Нацвейлер.
– Какие эксперименты? – спросил Гуго, и воздух сгустился еще сильнее.
– Я должен был отобрать группу заключенных. – Хоффман пошевелился и застонал от боли. – Шульцу требовались люди с глубокими ранами, подобными тем, что получают наши солдаты на фронте. Мы построили евреев в шеренгу, натравили на них собак, после чего обработали фосгеном и ипритом. Некоторым по методу Хирта дали уротропин.
Санитар опять зашелся в кашле, корчась от спазмов и образов, всплывших в памяти.
– У получивших уротропин фосген вызвал меньше язв и ожогов. Нам пришлось дожидаться результатов эксперимента и фотографировать подопытных каждый час. В общей сложности ушло четырнадцать часов. Вот почему, герр Фишер, я очень устал и рано лег спать. На моем месте вы поступили бы так же.
Допрос отнял у Хоффмана последние силы, окончательно его доконав. Он весь скрючился в три погибели.
От услышанного у Гуго онемели ладони. Его пробирала дрожь, во рту пересохло. Слюна превратилась в песок Ваттового моря. «Подобные эксперименты незаконны!» – вертелось на языке.
Поодаль молча стоял Фогт и пристально глядел на него. В неверном свете поблескивал кортик. Из кобуры торчала рукоять пистолета. Но Гуго хватило одной ухмылки черепа на фуражке, чтобы воздержаться и от этой реплики, и от выяснения, какие еще эксперименты проводятся в лагерях. Пришлось скрепя сердце вернуться к допросу.
– А что вы скажете о подмене треугольников? – спросил он нетвердым голосом.
Хоффман долго не отвечал. Гудела лампочка, в горле у санитара клокотало и хрипело, его грудь тяжело вздымалась и опадала, словно кузнечные мехи.
– Я невиновен, – наконец проскрежетал Берт. – Треугольники были не мои.
– Тогда у меня все. – Гуго поставил точку в допросе, дорого обошедшемся Хоффману. – Сегодня сочельник. Полагаю, у вас есть право на отдых.
Санитар промолчал. Лампочка в последний раз мигнула и умерла, оставив их в вонючей темноте.
Снаружи снег серебрился под лучами солнца, пробившимися сквозь тучи. Гуго глубоко вдохнул свежий воздух. Ему казалось, он насквозь пропитался тюремными запахами: тухлой кровью, прокисшей мочой в ведре. Мороз ущипнул его за нос, подействовав как укол новокаина.
– Вы получили ответы, которых искали? – поинтересовался Фогт.
– Нет. Если бы санитара не избили до полусмерти, я бы сумел вытянуть из него нужные показания.
– Вы чересчур мягкий человек.
– А вы излишне жесткий, – окрысился Гуго, затем понял, что перешел черту, но не мог остановиться. – Хоффман – немец, свободный ариец, он не
