В 1887 году Андреас становится профессором персидского и турецкого языков в только что основанном семинаре восточных языков в Берлине. Однако уже вскоре у него возникают разногласия с ответственными органами в Берлине, которые упрекают его тем, что он слишком сильно концентрируется на своей исследовательской работе в ущерб преподавательской деятельности.
После тяжбы с прусским министерством образования и религии весной 1891 года Андреас был уволен и лишён звания профессора.
В течение следующих лет он живёт в Берлине как приватный учёный и находится, практически, на иждивении жены.
Андреас в старости.
Лу зарабатывает своим писательским трудом — опубликовывает романы, рассказы, стихотворения.
Некоторое время они жили раздельно. Андреас снимал квартиру в Шмаргендорфе, пригороде Берлина: ему было трудно выносить любовные похождения жены. Тем не менее о разводе не было и речи, так как Андреас был зависим от Лу в финансовом отношении.
Ситуация изменилась лишь в 1903 году, когда Андреас получил приглашение на работу на кафедру западноазиатских языков в Геттингенском университете. Туда он переехал вместе с Лу и работал там до конца своих дней.
Умер Фридрих Карл Андреас в 1930 году от ракового заболевания в возрасте 84 лет.
Огромное научное наследие Фридриха Андреаса находится в Нижнесаксонской государственной библиотеке и в библиотеке Геттингенского университета.
Почему же ради вступления в брак с Андреасом Лу решила разрушить свой столь же бесполый союз с Паулем Рэ, человеком, чьей дружбой она, по собственному признанию, дорожила больше всего на свете и потерю которого считала невосполнимой?
Похоже, что в Андреасе её властно притягивала некая странная экзотическая харизма. С удивительным для неё послушанием она переняла все его жизненные привычки — вегетарианство, хождение босиком по земле, близость к природе и любовь к животным. Его глубоко интересовала тайна связи человека с миром животных. Он умел подражать голосам птиц и, как вспоминает Лу, часто утром в саду именно так начинал день.
Быть может, фигура Андреаса воплощала для неё гипнотическое наваждение Востока? Во всяком случае, невзирая на фиктивность их союза, супруги бережно хранили этот брак до старости, до тех пор, пока Лу не стала вдовой Андреаса, унаследовав поместье в Геттингене, и завещала, в свою очередь, всё свое состояние Марии, внебрачной дочери Андреаса и их экономки, которая ухаживала за Лу до конца её дней.
Более того, Лу наотрез отказывалась развестись с Андреасом всякий раз, когда кто-либо из её возлюбленных начинал требовать узаконить их узы, и всегда тщательно следила, чтобы ни один из её романов не скомпрометировал ненароком имя и реноме мужа. Оговорив с Андреасом свою взаимную свободу в смысле чувств, они условились рассказывать друг другу обо всём, не скрывая ни одного факта, могущего унизить достоинство партнёра. И как бы там ни было, их брак просуществовал сорок три года.
Итак, следует, вероятно, согласиться с тем, что мотивы замужества Лу были для неё самой не менее внутренне таинственными, чем для окружающих. Уже оснащённая фрейдовским методом, она вновь попыталась вернуться в эту точку своего пути и проникнуть в собственную тайну. В 1915 году в психоаналитическом журнале «Имаго» в одном из своих эссе она писала о роли сублимации (вытеснения) влечений:
«Нет дороги от сублимации к сублимации, как нет пути от вершины к вершине, без погружения в лежащую между ними пропасть. Наиболее „подкожные“ движущие силы активизируются при духовном творчестве, а наиболее высокие сублимации являются следствиями извержений из наиболее глубоких пропастей. Везде, где идеализируются объекты и сублимируются влечения, есть что-то спрятанное, приглушённое. Однако всегда есть больше причин, чем только эти…»
Неизвестно, что с самого начала было «приглушено» в их отношениях, кое-кто считает, что Лу увидела в Андреасе некоторые черты своего отца, Густава фон Саломе. И если отношения с Рэ она всегда ощущала как союз брата и сестры, то Андреаса она хотела уважать как понимающего и заботливого отца. Действительно, они часто шутя называли друг друга «старичок» и «доченька». И в таком контексте начинает проступать различие для Лу между этими двумя бесполыми союзами. Жизнь, впрочем, показала, что в брате она нуждалась не менее остро, чем в отце. Она откровенно пишет о разрыве с Рэ как об одном из примеров, когда она не выбрала то, что сама чувствовала как естественное и правильное.
Рэ исчез после её помолвки с Андреасом, оставив лишь краткую записку: «Сжалься, не ищи». И Лу объясняет его отъезд неспособностью Пауля поверить в то, как он был важен для неё, его хроническим сомнением в возможности любви к нему. В свою очередь, она не сумела убедительно объяснить Андреасу суть собственных отношений с Рэ или назвать границы этих отношений. И хотя свобода продолжать встречаться с Паулем была частью брачного контракта, Андреас не позволил бы ей объяснить ему всё это.
И Рэ даже не подозревал, что Лу нуждалась в нем больше, чем когда-либо, что её преследовали мучительные сны о нём, от которых она просыпалась в тягостном и угнетённом состоянии духа. Она особенно нуждалась в нём, вступив в отношения с Андреасом, «потому что то мистическое принуждение, под влиянием которого я предприняла этот безвозвратный шаг, отделило меня не только от Рэ, но и от меня самой». Не следует, впрочем, заблуждаться насчёт того смысла, который Лу вложила в слово «принуждение»: это не было каким-либо насилием со стороны Андреаса. Скорее, это было наваждением некоего чувства неизбежности и судьбинной необходимости быть вместе, которое безраздельно владело Андреасом и которым он загипнотизировал и Лу: «В конечном счёте он, должно быть, был прав в своей уверенности, что мы принадлежали друг другу».
Сохранилось описание Лу вечера перед помолвкой, когда Андреас схватил нож, лежавший у неё на столе, и вонзил его в грудь — это был аффективный способ убедить её в том, что они должны пожениться. Саломе вспоминает, что доктор, которого вызвали ухаживать за Андреасом, явно подозревал её: едва ли он мог понять, что это был знак выражения их взаимного отчаяния и замешательства перед законом неизбежной принадлежности друг другу, которому она всё ещё пыталась воспротивиться.
Интересны слова Лу о значении в её жизни «непроизвольных выборов», когда мотивы её поведения вырастали из подсознательного знания в большей мере, чем из тщательно продуманной сознательной позиции. Она приводит два примера непроизвольных выборов в своей жизни.
Первым был отказ конфирмоваться в родительской церкви, после того как ей приснился сон, в котором она услышала себя говорящей «нет». Она пыталась бороться со своим порывом, но это знание о будущем поступке было абсолютным и необратимым, потому что исходило из глубины её самой. Она пишет, что невозможно когда-либо однозначно объяснить наши непроизвольные решения или оценки, но всё же мы пытаемся «пришпилить» их, а они продолжают от нас ускользать. «И вдруг застываешь перед свершённостью факта, полностью изменяющего наши жизни навсегда».
