мычания у самого уха. Он прислушивается к тихим вдохам оборотня несколько секунд, прежде чем слегка повернуть голову.
— Я не боюсь.
Хейл молчит. Ему нечего сказать, потому что сердце мальчишки, застывшего в его руках, бьётся равномерно. От этого становится жутко.
— Я знаю.
Он смотрит на шныряющие вдалеке тени койотов. Зверьё беспокойно метёт сухую землю хвостами и смотрит в сторону чужаков, навострив чуткие уши.
«Я уснул в его машине, а когда открыл глаза, мы уже были у моего дома. Магнитола проигрывала какую-то из старых песен „ZZ Top“. Волки, оказывается, любят блюз.
20.09.13»
* * *
— Ого-о…
Стоит Дереку показаться в дверях лофта, как Питер отрывается от хмурого пролистывания «ОллАмериканс», и, вальяжно помахивая глянцевым журналом, поднимает взгляд. Ему не нужно больше пары секунд, чтобы почувствовать такую смесь запахов, что брови сами приподнимаются.
— Что ты здесь делаешь? — Дерек раздражён.
— Жду тебя, разумеется. Ты сегодня задержался, племянник. Провожал свою даму сердца до дома?
Яростный взгляд и вспыхнувшие на миг голубые радужки заставляют Питера приподнять уголки губ в ехидной улыбке.
— Я так и думал, — он отбрасывает в старое кресло журнал и поднимается, мягкой походкой скользя к застывшему в дверях Дереку. — Идём-ка, родственничек. Нам есть о чём поговорить, но не за стаканчиком того отвратительного пойла, которое называют «виски» в твоём любимом баре. Есть одно местечко, куда лучше.
…В «Бароне» виски действительно хороший и дорогой.
Старший Хейл довольно щурит глаза, насмешливо оглядывая полупустой зал. В будний день, ночью, здесь достаточно мало людей. Дерек покачивает янтарный алкоголь в своём бокале и не пускает в свою голову ни одной мысли.
Но этому предсказуемо препятствуют, лениво подбирая слова:
— Кого из вас ты пытаешься уберечь: его или себя?
— Питер…
Не трогай это.
— Не думай, что мне есть до этого дело, но хочу напомнить — от тебя пахнет смертью. А это значит, что от мальчишки ею пахнет ещё сильнее. — Он отпивает виски и переводит прищуренный взгляд на оборотня. — Время, Дерек. Это то, чем располагаешь ты и не располагает он. Не знаю, почему напоминаю тебе об этом.
Дерек махом опрокидывает в себя содержимое бокала и глотает, не моргнув. Он опускает голову, достаёт пачку сигарет. Сжимает зубами фильтр.
— Отвратительные привычки живучи, — комментирует старший Хейл, равнодушно дёргая бровью. Затем ставит стакан на барную стойку. — Думаешь, что Стайлзу легче от того, что ты каждую ночь наблюдаешь за ним с улицы? Думаешь, именно от светлых догадок об этом он чуть не застрелился той ночью?
— Я бы не позволил ему, — рычит Дерек. Щёлкает зажигалкой, и вкус виски с дымом на языке медленно успокаивает.
— Ты пропах им до костей. А сегодня к этому запаху примешивается ещё кое-что очень… интересное. Знаешь, я никогда не понимал твоей привязанности ко всему, что в будущем доставляет одни только проблемы. Неужто тебя не вдохновила прекрасная Кейт? Ах, Кейт…
— Не лезь в это.
— С удовольствием. Отключи моё обоняние. — Заполняя предсказуемое молчание ещё одним глотком обжигающего напитка, Питер наклоняется вперёд. — Знаешь, что происходит, когда надоедает есть людей? Ты ешь самого себя.
Младший Хейл мрачно фыркает. Это означает «иди ты со своими метафорами».
— Ты подавишься, Дерек. Считаю своим родственным долгом предупредить. Ты настолько непереварим, что даже самому себе не по зубам.
— Я устал.
— Тебе напомнить, почему ты устал? Потому что втянул сегодня в себя столько боли, что чуть не отключился, не так ли?
— Питер.
Я сказал не трогать это.
Хейл смотрит непривычно серьёзно. Так, что Дереку действительно кажется, что он проёбывает свой крошечный и очень короткий шанс.
— Не отвечай мне, ответь себе — почему ты сделал это?
— Он — часть Стаи, — раздражённо рычит Дерек, сжимая пальцами сигарету.
— Стая зализывает раны, а не кладёт свою голову на плаху вместо чужой. Это не волчий кодекс, ты сам знаешь об этом. Это кодекс пары.
Несколько секунд Дерек смотрит дяде в глаза, и Питеру кажется, что зрачки племянника испуганно сжимаются.
— Нет.
— Да, — тянет он, отворачиваясь и лениво наклоняя голову набок. — Но в это-то я уж точно лезть не буду, — любезно добавляет и улыбается молодому бармену краем губ. — Слишком всё нерадужно.
Питер допивает виски и лёгким кивком головы требует добавки. Дерек чувствует, как пальцы обжигает дотлевающая сигарета, и хочет таким же лёгким кивком выдернуть свою жизнь из глубокой задницы.
Глава 8
«Херня случается.
30.09.13»
Терять сознание — это как пропускать ступеньку.
Вот ты идёшь, разговариваешь с МакКоллом, а в следующий момент тебя ведёт, словно в воздух кто-то добавил градус не меньший, чем в абсенте — и раз — ты выключен. Открываешь глаза только через пару минут. Или часов.
В случае со Стайлзом проходит восемь суток.
Липкое бессознательное «нечто» не выпускает из своих лап. Под ноющей, какой-то одеревеневшей спиной — жёсткая койка. Глаза то ли ослепли ещё сильнее, то ли просто не могут сфокусироваться на ряде плоских лампочек на потолке.
Стайлз ничего не соображает.
Он понимает только, что это не похоже на его комнату. Что когда он лежит на своей кровати, у него не болит спина, не приклеена маска к лицу. Вены не утыканы прозрачными проводами. Ему так чертовски херово, что хочется, чтобы по этим проводам пролетел ток — вольт в тысячу сразу.
Он только пришёл в себя и уже чудовищно устал.
Стайлз закрывает глаза, потому что взгляд отказывается фокусироваться. Ему становится страшно. Он слепнет. Холодный страх жмёт в груди, выжигает на лбу Стилински огромными буквами «не пригоден».
Не пригоден для жизни.
Ни для чего вообще.
Ни для того даже, чтобы смотреть на погашенные лампочки.
Сознание прорезает вспышками.
То яркого света, то — откуда ни возьмись — музыки. «Времена года» Вивальди, плавно перетекающего в реквием «Лакримозы» Моцарта. Стайлз бы никогда не узнал, если бы отец не водил его несколько раз в консерваторию, лет n назад.
Ему кажется, что он чувствует прикосновения к своим рукам. Иногда — к голове. Кто-то прикасается, гладит, тело изредка узнаёт мягкие и немного нервные руки отца, а иногда — вечно влажные и холодные пальцы Скотта.
Сознание подкидывает картинки. Мучительные, больные — от них очень больно. Правда, просто охренеть, как больно. Легче разодрать себя когтями или выломать себе рёбра, чем смотреть.
— Ты сейчас в моём доме, парень. А значит соблюдай мои правила. Лады?
Оливковые глаза хищно пульсируют зрачком прямо напротив его глаз, а запах кожаной куртки забивается
